Вячеслав Никонов - 1612-й. Как Нижний Новгород Россию спасал

Князь Оболенский и другие новгородские послы отбыли 26 июля в сопровождении земских представителей Перфилия Секирина и Шишкина. «А для того послали, чтобы не помешали немецкие люди пути на очищение Московского государства, а того у них и в уме не было, чтоб взять на Московское государство иноземца, решили избирать на все Русские государства из московских родов государя», — пишет «Новый летописец». Пожарский поручил заключить с «Новгородским государством» формальное перемирие. До приезда Карла Филиппа Новгород обязывался жить с землей русской в любви и совете, не «подводить» московских городов к «Новгородскому государству». Угроза шведского вторжения была снята, чего Пожарский и добивался.

А что касается шведского принца, то его еще нескоро дождутся. Как замечал Петрей, «в то же время короля занимала война с Данией: он сам проводил большую часть времени в поле; оттого и нельзя было его княжеской милости поспешить своим отъездом так скоро, как того хотели; его отъезд затянулся до июня 1613 года…»

К этому времени в Москве будет другой царь.

О том, что Пожарский не был настроен отдавать трон шведу, свидетельствовал и тот факт, что одновременно князь затеял еще одну игру престолов. В Ярославле — по пути на родину из Персии — оказалось австрийское посольство во главе с Грегори. «Совет земли» воспользовался этим случаем, чтобы завязать отношения с Габсбургами. В Москве еще при слабевшем Федоре Иоанновиче ходили разговоры об избрании на царство представителя династии Священной Римской империи. Пожарский пригласил к себе Грегори и беседовал с ним на эту тему, австриец упомянул о брате императора Максимилиане, искателе многих корон. Пожарский, подумав, ответил, что в Москве его «примут с великой радостью». Этим жестом ярославское правительство надеялось использовать посредничество Вены, чтобы склонить Польшу к переговорам с Россией. «Совет всея земли» вручил Грегори для передачи императору грамоту, в которой просил о содействии и посредничестве в заключении мира с Речью Посполитой.

Гетман Ходкевич к концу весны медленно двинулся к Москве, поджидая прихода подкрепления из Литвы. Только после получения известия, что полковник Струсь уже в Можайске — с новым отрядом в три тысячи солдат и запорожских казаков, Ходкевич 31 мая подошел к российской столице.

Зная о раздорах в Первом ополчении и о том, что многие земские воины ушли в Ярославль, гетман предпринял попытку разгромить казаков в их таборе у Яузских ворот. Польские отряды атаковали табор со стороны села Нехорошева, гарнизон Гонсевского одновременно сделал вылазку из Кремля. Ополченцы с трудом отбили атаку.

Но и поляки были не способны на большее. По-прежнему испытывая нехватку продовольствия, ежедневно теряя людей, наемное войско роптало и становилось все менее управляемым. Наемники требовали еды и денег. Много денег.

Когда бояре приглашали в Москву Жолкевского, в их казне было сто двенадцать тысяч рублей. Менее чем за год все эти деньги ушли на жалованье иноземным солдатам, а налоговых поступлений у Семибоярщины больше не было. Мстиславский и поляки принялись за царскую сокровищницу.

Стены Кремля стали свидетелями неслыханного разграбления. Командиры наемников пришли в Грановитую палату и потребовали жалованья. Помощники Гонсевского записали в ведомости казенного расхода: «Гайдукам счесть по триста рублев в месяц». В прежние времена триста рублей, причем не в месяц, а за год, получали только особо отличившиеся члены Боярской думы. Но поляки диктовали свои условия.

Бояре предлагали на выбор золотую утварь, перстни, драгоценные камни, царские одеяния, меха. Наемники требовали золото за бесценок. У Гонсевского от увиденных сокровищ «снесло крышу». Он не отказывал себе ни в чем.

Когда сокровищница опустела, поляки и наемники принялись за дворец, усыпальницу московских государей, церкви и монастыри. Вырывали украшения с «царского места», с посохов, с конского наряда, с доспехов. Бесценные творения искусных ювелиров разных стран обращались в золотой и серебряный лом. Содрали золото с покровов на царских гробах в Архангельском соборе, с раки чудотворцев в Благовещенском соборе, расхитили всю утварь из монастырей. В ход пошли и регалии царской власти. Гонсевский взял себе две самые богатые короны: одна, которую оценили в двадцать тысяч рублей, принадлежала Борису Годунову, другая, ценой «всего» в восемь тысяч, предназначалась для Лжедмитрия I. К коронам Гонсевский добавил золотой царский посох с бриллиантами. Договор с поляками запрещал вывоз этих регалий за границу, но кто тогда обращал внимание на такие мелкие формальности. Нельзя сказать, что члены Семибоярщины равнодушно взирали на расхищение царской сокровищницы. Они тоже приняли в нем посильное участие.