Владимир Владимиров - Джемс Кук

В течение двух лет смуглый «дикарь» будоражил воображение знатных дам, служил роскошной игрушкой, развлекавшей дремлющий в скуке однообразия высший свет, пока ему самому не надоели эти одно на другое похожие празднества, и не захотелось свободной жизни родины, без несносных условностей белых людей, не научивших его ничему полезному. Он запросился домой и, нагруженный подарками, среди которых был музыкальный ящик и электрическая машина, уехал с капитаном Куком обратно на Таити. Ни первый лорд Адмиралтейства, ни Бенке, ни доктор Соландер, участвовавший в опеканий О-Маи, ни Кук не сделали ничего, чтобы обратить внимание таитянина на нужные для жизни островитян отрасли европейской культуры. «Читатели подумают, быть может, — пишет Георг Форстер, — что он взял с собой на борт предметы действительно полезные его соотечественникам. Я сам надеялся на это, но был обманут». Виновником всего этого был сам Кук. Он оторвал О-Маи от общества матросов, с которыми тот прекрасно сжился во время пути и» переодев его в европейское платье в Капштадте, стал вывозить в свет, представляя высшим чинам и тузам торговой компании. Умный и беспечный таитянин сразу помял выгоды такого с ним обращения, удачно подражал светским манерам, объявил себя чуть ли не отпрыском царского рода и с увлечением кинулся навстречу безудержных развлечений и соблазнительных наслаждений развращенного лондонского общества. Кук был в этом несомненно виновен, но почему? Объяснение кроется, повидимому, снова в увлечении, в своеобразном «патриотизме» Кука. От кого же, как не от аристократии и богатой буржуазии зависело тогда общественное мнение? Кто другой мог оценить по заслугам все качества таитян? Какой смысл было прятать О-Маи среди матросов и ремесленников, где он остался бы в неизвестности и не мог бы дать представления о соотечественниках, нуждающихся, по мнению Кука, во внимании именно высшего общества, людей, направляющих экспедиции к неведомым островам. Надо было во что бы то ни стало доказать именно этим лицам, что островитяне такие же люди, как и они, надо было опровергнуть и уничтожить мнение о «звероподобных дикарях», неспособных усвоить цивилизацию европейцев. Совершенно сознательно Кук наводил на О-Маи лоск англичанина, одевал по-европейски и учил хорошим манерам, искренне веря в полезность всего этого, с присущей ему страстностью идеализируя последствия своих поступков и радуясь и гордясь достигнутым успехом. «Я не знаю, смог ли бы другой туземец более снискать общее удовольствие… Я не слыхал, чтобы за два года пребывания в Англии… он когда-нибудь выказал малейшее желание перейти наиболее строгие границы скромности». Эта ошибка, как и все остальные, объясняются духом той среды, в которой он воспитывался и жил.

От О-Маи впервые и узнал Кук, что жители островов Товарищества приносят человеческие жертвы, что выбор зависит от главного жреца, удаляющегося в глубину храма и там беседующего с божеством, указывающим, кого из присутствующих на молитве он обрекает на смерть. Выходя к народу, жрец сообщает волю божества. О-Маи наивно прибавлял, что надо быть в хороших отношениях со жрецом, так как его нерасположение может обратить гнев божества на человека, не угодившего жрецу. Ясно, к чему вели эти ухищрения жрецов, державших в страхе свою духовную паству. Кук не хотел верить этому, как не верил рассказам о людоедстве, пока случай не доказал ему их ужасную правду. Офицеры, гулявшие по берегу в Новой Зеландии, увидали голову и внутренности недавно убитого молодого человека и сердце, насаженное на палку, прикрепленную к носу пироги. Лейтенант Пикерсгиль купил голову за один гвоздь и принес на корабль, где кусок мяса был отрезан, изжарен и преподнесен в виде опыта одному новозеландцу, с удовольствием его съевшему. Когда об этом рассказали Куку, он не верил своим зонам. «Вид этой окровавленной головы и подробности отвратительной сцены, только что происшедшей, поразили меня ужасом и наполнили негодованием на этих людоедов. Но я считал это зло неизлечимым, любопытство превзошло во мне гнев, и, желая быть свидетелем факта, столькими считавшегося сомнительным, я приказал, чтобы изжарили еще кусок мяса и отнесли на шканцы. И не успели предложить им это гнусное кушанье, как один из антропофагов съел его с поразительной жадностью». Кук решительно отвергает предположение, что людоедство является следствием голода. Берега Новой Зеландии изобилуют рыбой, птицами, собаками, доставляющими достаточное количество пищи, не считая фруктов и овощей. Нет, он видит причину этого зла в древнем обычае съедать забитого врага. Не общаясь с другими народами, новозеландцы сохраняют свою старинную традицию, не видя в ней ничего предосудительного: враг поступил бы также. Куку вспомнилось недоверие, с каким были встречены его предположения о людоедстве, высказанные в описании первого путешествия. Теперь сомнения не было. «Какая бы ни была этому причина, очевидно, я думаю, они с удовольствием едят человеческое мясо». Пикерсгиль привез голову в Лондон, где она попала в коллекцию редкостей сэра Джона Гунтера, члена Королевского общества. Высохшая и потемневшая, она потеряла свой страшный облик, обратясь в обыкновенный музейный экспонат, вызывавший недоверчиво-любопытные взгляды натуралистов.