Михаил Гаспаров - Собрание сочинений в шести томах. Т. 1 - Греция

Конечно, на протяжении веков басенная идеология не раз подвергалась посторонним влияниям и в свою очередь оказывала влияние на смежные идеологические явления. Но эти влияния никогда не были настолько глубоки, чтобы изменить самую сущность басенной идеологии. Это виднее всего из сопоставления морали басен и морали популярно-философской диатрибы, в рамках которой басня прижилась особенно крепко и надолго. Между басней и народной философией было много точек соприкосновения. Но все они, за немногими исключениями, относятся к отрицательной, критической части идейной программы 61 61 Несколько иначе освещает разницу между положениями философии и басни А. Ла Пенна (Op. cit. P. 516–517). Удобная для сопоставления сводка положений народной философии дана в книге: Oltramare A. Les origines de la diatribe romaine. Gen., 1926; специально о Федре см. с. 226–232. О демократическом кинизме ср.: Штаерман. Кризис… С. 124–125; Она же . Мораль и религия… С. 79–81. Наиболее подробный разбор философских мотивов в баснях Федра см.: Thiele . Op. cit.; хотя его предположение о «киническом Эзопе» как источнике Федра весьма сомнительно. Связь взглядов Федра с кинизмом усиленно подчеркивает И. М. Нахов (История римской литературы / Под общ. ред. Н. Ф. Дератани. М., 1954). . Басни и популярная философия одинаково пессимистически смотрят на мир как на царство зла; одинаково подчеркивают, что ни ученость, ни красота, ни сила не являются истинными благами; одинаково учат чуждаться ослепляющих страстей; одинаково видят идеал в независимости от мира, в автаркии. В том же, что касается положительной программы, басня и популярная философия оказываются резко различны. Философии полностью чужда та практическая мораль выгоды, которая образует итог и вывод всей идеологической концепции басен; философ становится аскетом добровольно, басенный герой довольствуется своим скромным уделом по необходимости; для того и для другого почтенен физический труд, но для первого – лишь как символ духовного труда, потребного мудрецу для борьбы со злом, а для второго – как вполне реальный источник вещественных благ. В свою очередь басне совершенно несвойствен составляющий сущность философской этики апофеоз душевной добродетели, перед которой ничтожно всякое благо и бессильно всякое зло. Понятие virtus, ἀρετή если и упоминается в баснях, то лишь в житейском, а не в философском значении; а в одном двустишии Федра (ошибочно приписанном как эпимифий к басне о вороне и лисице) мы находим заявление, немыслимое в устах философа-моралиста:

Из этого противопоставления очевидно, что для баснописца virtus и sapientia не тождественны, как для философа, а противоположны и что sapientia басенного героя – не идеальное знание, а житейская опытность, почти хитрость, sollertia. Самая сущность нравственного идеала, таким образом, понимается философией и басней противоположно. Несмотря на заметное сближение басни с диатрибой, практицизм басенной морали остался не затронутым философскими спекуляциями. И хотя в баснях Федра и Бабрия, принявших эзоповскую традицию из рук философов-проповедников и риторов-учителей, подчас сохраняются следы мотивов и приемов, излюбленных диатрибой (любовь к парадоксам – например, Федр, I, 10; III, 15; упоминание кинического τριβών у Бабрия, 65, 7; собака как кинический символ автора у Федра, V, 10), влияние популярной философии на идейную концепцию басен не следует переоценивать: оно было в достаточной мере поверхностным.

Таким образом, идейный комплекс, характерный для басенного жанра, сохранился неизменным в своей основе с эзоповских времен и в таком виде был воспринят Федром и Бабрием. Приведенные примеры показывают, что все основные положения басенной морали в равной мере усвоены как Федром, так и Бабрием. Однако отдельные идеи этого комплекса получают у Федра и Бабрия неодинаковое развитие. Во-первых, можно заметить, что мораль басен Федра более конкретна и практична, мораль басен Бабрия более отвлеченно-идеалистична. Во-вторых, общий взгляд на мир у Федра более оптимистичен, у Бабрия – более пессимистичен. Это в достаточной степени явствует из следующих примеров.

Культ пользы, играющий в идейной концепции басни такую важную роль, выражен у Федра гораздо отчетливее, чем у Бабрия. Федр дважды повторяет уже цитированную мораль: nihil agere quod non prosit, fabella admonet (III, 17, 13; IV, 25, 1; впрочем, во втором месте возможна интерполяция); он пишет целую басню на тему «хозяйский глаз в делах всего надежнее» (II, 8); когда он противопоставляет муравья и муху, он противопоставляет не труд вообще безделью вообще (как Бабрий, 140), а труд полезный труду бесполезному (ср. обличение ardaliones, бесполезных хлопотунов в II, 5). Все мотивы у Бабрия выражены гораздо менее ярко. Решительно утверждая идеал пользы, Федр столь же решительно осуждает все, что отвлекает от этого идеала: тщеславие (I, 11; V, 7 и т. д. – всего шесть примеров на 123 басни, тогда как у Бабрия – три примера на 145 басен), легковерие (пять примеров, тогда как у Бабрия – один пример) и прежде всего – глупость (I, 20; А, 3 и т. д. – у Федра глупец сам себя губит, тогда как у Бабрия глупца губит только столкновение с хитрецом). В соответствии с этим практическим духом басен Федра царящее в мире зло выступает у него исключительно в конкретных проявлениях; Бабрий же, разрабатывая эту тему, дважды прибегает к отвлеченным аллегориям (126, 127), чего Федр не делает ни разу. Бабрий в нескольких баснях отступает от традиционного утилитаризма: для него оскорбление чувствительнее физической боли (поэтому гневается лев на пробежавшую по его гриве мышь, 82), дружба выше пользы (поэтому хозяин режет для гостя петуха, который ему служит, 124), измена наказывается вопреки выгоде (охотник убивает куропатку, готовую служить подманной птицей, 138); между тем Федр, даже когда восхваляет ученость, по-видимому не имеющую ничего общего с практической пользой (басни о Симониде IV, 23 и 26), все же видит в ней лишь своего рода богатство, ценное тем, что его нельзя потерять. Вместе с практицизмом у Бабрия смягчается и индивидуализм басенной морали: в трех баснях он утверждает, что единение лучше, чем одиночество (44, 47, 85), тогда как у Федра такая мысль не возникает ни разу. Наконец, некоторые басни у Бабрия имеют содержанием психологические наблюдения, не сводимые к какому-либо практическому уроку: «привычка притупляет чувство», «страх придает сил» и т. п. (61, 69, 12, 25, 38); Федру такая умозрительность несвойственна.