Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Но только формально. Завадский возмущался: «Новый министр, несомненно, негодовавший на Щегловитова за увольнение судей без прошения или по вынужденному прошению, сам начал поступать так же». Керенский в массовом порядке менял старорежимных судей и прокуроров, назначая на их место своих коллег и знакомых из адвокатской среды. Над судьями в Российской империи стоял высший дисциплинарный суд, который формировался самой судейской корпорацией. Щегловитова в свое время дружно поносили за то, что он назначал в него судей своей властью. «А что же сделал Керенский? Да то же самое, что делал и Щегловитов: даже не остановился на мысли, что суд над судьями не есть суд, если составляется волею администратора, и в судьи для сущей своей властью и волей назначал тех, кого почитал годным для этого, не справляясь с мнением о том самих судей, хотя бы только сенаторов кассационных департаментов. Опять получился суд, по моему выражению, с «наведенными людьми» [422] Завадский С. В. На пути к революции. С. 192–194, 196–198. .

Стало ли правосудие более качественным и справедливым? Стоит заметить, что лично Керенский, отдавая приказы об арестах и содержании под стражей, обходился вообще без каких-либо судебных решений. «За первые революционные дни хватали все кому не лень, набралось арестованных тысяч более пяти, несравненно с тем, что сидело при царе, и не хватало тюремного фонда, брали под арестантов манежи, кинематографы, гимназии, ресторан Палкина, караульное помещение для кавалергардов, Царскосельский лицей. Где успели нары устроить, а то и на полу, без матрасов, без белья, лишь кому из дому принесут, и уборных не хватало… Все содержались без всякой санкции прокурора, даже без регистрации, без классификации, арестованные и упрятанные кем попало, — и к этим пленникам революции жест великодушия предстояло сделать опять-таки революционному министру» [423] Солженицын А. И. Наконец-то революция: Из «Красного Колеса». М. — Екатеринбург, 2008. С. 563–564. .

Завадский подтверждал: «Целый ряд деятелей старого режима разных степеней и даже одна фрейлина содержались под стражей без постановления о том судебной власти и без предъявления каких-либо обвинений… Аресты производились без попытки сослаться на какой-либо закон, и до моего сведения не доходило, чтобы столичная прокуратура возбуждала вопрос об освобождении незаконно лишенных свободы. И сам Керенский, так возмущавшийся прежним бесправием, числил арестантов за собой, как за министром юстиции, — случай небывалый во все время существования нового (ныне уже покойного) суда в России». «Я тогда же высказал свое недоумение, как министр юстиции может держать людей под стражей без формального основания. И на это получил ответ, который и сделал для меня памятным весь разговор:

— Да, я держу их под стражею не как министр юстиции, а на правах Марата» [424] Завадский С. В. На пути к революции. С. 188–189, 209. .

«Новый режим обновленной России вдохнул свежие струи и в казематы Петропавловской крепости. Нынешние узники не ощущают мести политических врагов своих. Не прошло и двух дней, как одному из самых решительных приверженцев старой власти А. Д. Протопопову дано было свидание с супругой, а помнится, что заточенным революционерам годами не разрешалось видеться с близкими» [425] Биржевые ведомости. Вечерний выпуск. 1917. 18 марта. № 16143. , — умилялась либеральная пресса. Арестованным так не казалось.

Условия содержания заключенных (в том числе и лиц, которым не предъявлялись обвинения) если и изменились, то в худшую сторону. Бывшему дворцовому коменданту Владимиру Николаевичу Воейкову «было объявлено, что мы как тяжкие государственные преступники перед народом не должны пользоваться никаким комфортом и никакими поблажками, потому питание наше надо приравнять к питанию солдат, а наши постельные принадлежности отобрать… Одежду должны мы были иметь только верхнюю на случай, когда нас будут вызывать в приемную и выводить на прогулки; в остальное время было предписано носить тюремное белье. Туалетные принадлежности приказано было отобрать… Благодаря этим мерам я очутился на железной койке, на негнущейся поверхности которой выступали 102 заклепки; на них лежал тюфяк из парусины, набиты сеном или соломой, толщиной в два пальца. Ложась спать, я боками чувствовал каждую заклепку. Подушку изображал тонкий грязненький и притом очень вонючий предмет квадратного вида, набитый чем-то вроде перьев. Затем была одна простыня и давно сносившееся байковое одеяло. Носильное белье состояло из бумажной рваной рубашки, рваных подштанников и белых нитяных носков… Если прибавить к этому запрещение бриться и стричься, станет ясно, что мы своей внешностью должны были мало отличаться от патентованных каторжан» [426] Воейков В. Н. С царем и без царя: Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя императора Николая II. М., 1995. С. 302–303. .