Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Сорокину «любопытно было наблюдать изо дня в день это расторможение половых рефлексов с начала революции. Уже в первые ее месяцы поведение проституток на улицах Петрограда стало гораздо бесстыднее» [825] Сорокин П. А. Социология революции. С. 124. . Матросы-анархисты видели в проститутках разновидность «угнетенного класса», к которому и себя причисляли. «По обеим сторонам улицы солдаты и проститутки вызывающе занимаются непотребством.

— Товарищи! Пролетарии всех стран, соединяйтесь. Пошли ко мне домой, — обратилась ко мне раскрашенная девица. Очень оригинальное использование революционного лозунга!» [826] Сорокин П. А. Дальняя дорога. Автобиография. С. 16.

В самого начала революции народ заплясал. В буквальном смысле. «Начались бесконечные «танцульки», танцульки с концертом, с митингами, танцульки после докладов… Вместе с танцульками — примитивный грубый флирт и… любовные объятия» [827] Сорокин П. А. Социология революции. С. 123. .

Арамилев наблюдал: «В казармах каждый вечер танцы. Никто их не афиширует, но к восьми часам (начало съезда) в огромном зале третьего взвода уже разгуливают десятки девиц. Танцуют всё, начиная от кадрили и заканчивая танго. Полковые музыканты с восьми вечера и до двух ночи тромбонят в свои желтые трубы, обливаясь потом и проклиная «свободу». Пробовали отказаться играть — их чуть не избили».

Ночью, возвращаясь в свой взвод, Арамилев натолкнулся во дворе на стол у продуктового склада для шинковки капусты. «В синем сумраке насупившихся теней у стола копошатся какие-то фигуры, несколько человек стоят поодаль. Не понимая ничего, спрашиваю:

— Что тут такое, товарищи?

Сиплым баритоном кто-то промычал из темноты:

— Ничего! Становись в очередь, если хочешь…

— Шестым будешь… — хихикает другой…

В третьем взводе еще танцуют. Слышны звуки задрипанного вальса. Поднимаясь по лестнице, я спрашиваю себя: «Почему же не кричит и не зовет никого на помощь эта женщина, распятая на капустном столе?» Ответа найти не могу. На фронте я видел это много раз. Насилие женщин. Очереди на женщину — все это с войной вошло в быт. Но ведь здесь не фронт…» [828] Арамилев В. В. В дыму войны: Записки вольноопределяющегося. 1914–1917 годы. М., 2015. С. 218, 219.

И это в России, где до революции один развод приходился на 470 заключенных браков.

Сорокин писал, что «революционное общество начинает воспринимать мир и среду однобоко и искаженно… Разрушается хозяйство, растут смертность, голод, холод, болезни и эпидемии… Общество в первый период революции беззаботно игнорирует эти явления и занимается усиленной борьбой против… офицерских погон, срыванием гербов, слежкой за формой обращения граждан друг к другу (господин, товарищ, «вы» или «ты») и т. п. детскими бирюльками. Нет ткани на одежду. Это не мешает тысяч аршин тратить на флаги» [829] Сорокин П. А. Социология революции. М., 2005. С. 168, 169. .

Опрощение, запущенность стало главной приметой городской жизни. Улицы даже блестящего Петрограда не убирались. «Вследствие быстрого таяния снега в низменных местах столицы образовались целые непроходимые реки» [830] Московский листок. 1917. 22 марта. № 70. . Нарастала угроза эпидемий, во многом из-за того, что у городских органов самоуправления не было средств на ассенизацию — нечистоты не вывозились. Кончилось топливо. «Это ужасное замерзание ночью. Страшные мысли приходят. Есть что-то враждебное в стихии «холода» — организму человеческому как организму «теплокровному», — писал Розанов. Исчезали многие продукты питания. «В этот страшный, потрясающий год от многих лиц, и знакомых, и совсем неизвестных мне, я получил, по какой-то догадке сердца, помощь и денежную, и съестными продуктами. И не могу скрыть, что без таковой помощи я не мог бы, не сумел бы перебыть этот год» [831] Розанов В. В. Собрание сочинений. Т. 7. М., 2012. С. 47, 74. . Исчезали предметы повседневного потребления. Бенуа 5 июня: «У сапожника на 1-й линии нашлись две пары, но они жмут в подъеме и в боках. На Андреевском рынке — ни одного сапога нет. Купил с горя там парусиновые туфли — те, что раньше носили одни лишь старые няньки, по 8 руб. за пару… С отчаяния поехали на Невский, к Вейсу, и там нашли мне одну пару лакированных башмаков за 100 руб.» [832] Бенуа А. Н. Дневник 1916–1918 гг. М., 2006. С. 368. .

Ощущение надвигавшейся катастрофы — когда эйфория прошла — было распространенным. Мартов, вернувшись в Петроград, писал: «Общее впечатление невеселое, в сущности: чувствуется, что блестяще начатая революция идет под гору, потому что при войне ей некуда идти. Страна разорена (цены на все безумные…), город запущен до страшного, обыватели всего страшатся — гражданской войны, голода, миллионов праздно бродящих солдат и т. д.» [833] Частные свидетельства о революции в письмах Луначарского и Мартова. М., 2005. С. 194. . Та же картина, если не много хуже, наблюдалась и в провинции. «Тихий, зеленый, старенький Владимир испытал общую со всеми русскими городами судьбу во время революции: он опустился и опаршивел невероятно, и, как и Москва, был невероятно заплеван подсолнухами. Кое-где по площадям виднелись тесовые трибуны, выстроенные специально для ораторов в первые дни — теперь они пустовали и производили впечатление каких-то эшафотов… Местами на зданиях зловеще трепались остатки красных флагов. Дешевый кумач выцветал под открытым небом с быстротой невероятной и через несколько дней превращался в грязную тряпку» [834] Наживин И. В. Записки о революции. С. 64. .