— «Вот, Гуаша, я привез к тебе еще нового братца», — сказал он смеясь и указывая на меня [157], — «прошу полюбить его».
Она внимательным взглядом осмотрела меня с ног до головы, как бы стараясь припомнить, не видала ли меня где прежде, но удостоверясь, что лицо мое ей совершенно незнакомо, весело улыбнулась и сделала нам всем знак рукой, чтобы мы следовали за ней в саклю.
Опишу здесь первое впечатление, которое она произвела на меня; говорят, что оно бывает всегда самое верное. Судя по росту и по гибкости ее стана, эта была молодая девушка; по отсутствию же форм и в особенности по выражению лица совершенный ребенок; что-то детское, что-то не оконченное было в этих узких плечах, в этой плоской, еще неналившейся груди, которая была стянута серебряными застежками… [158]
Часть первая
Июньский день… Печет равнину
Палящий зной. Ни ветерка
Не слышно в воздухе. В долину
Спускаясь с гор, идут войска
За ними тянется дорогой
Отрядный подвижной обоз;
Испуган утренней тревогой,
Табун сорвался диких коз,
Редеют выстрелы пехоты,
Заметно стал слабеть огонь.
Вот на курган бегут две роты,
Команда слышится «На конь», —
А солнце жжет, как будто пламень
Казаки тронулись ходой,
Стучат орудия об камень;
Спускаясь страшной крутизной,
Скрипят арбы и слышны крики
В лесу погонщиков скота;
Все звуки как-то странны, дики,
Везде движенье, суета!
Картина полная разгула
Бродящей жизни и войны;
Идут к стенам Гарзель-аула
Войска на отдых из Чечни.
Подъехал генерал отрядный,
За ним вся свита и конвой;
Народ не важный, не нарядный,
А наш кавказский боевой.
Один — в папахе и черкеске,
Другой — в военном сюртуке;
Вот переводчик в красной феске,
За ним мулла в архалуке.
Через плечо надета шашка,
Все подпоясаны ремнем,
Башлык и бурка за седлом;
Вот у того в крови рубашка,
Другой с подвязанным лицом;
На всех есть призраки живые,
Что были в деле и в огне,
Черны от похора иные,
С рассвета каждый на коне.
Совсем замолкла перестрелка,
Из лесу вышел арьергард;
Тотчас раздалася свирелка,
И в синей бурке новый бард
Запел про подвоги Куринцев,
Про удаль славных Гребенцов,
Как мы живьем брали Тавлинцев,
Как Граббе любит молодцев…
За ним все песенники хором,
Под звуки бубна залились, —
А мы покаместь разговором
Между собою занялись.
«Кто нынче ранен? ты не слышал?»
«Убитых трое, говорят» —
Представь! я ехал в арьергард;
Там было жарко, будто в бане,
Ходили много раз в штыки…
Все наседают. На кургане
Вот ставят пушки казаки,
Я был верхом, куда мне деться?
А вижу, плохо, угостят,
Но не успел я оглядеться,
Как там кричат «Ложись, палят!»
Раздался выстрел — и картечью
Меня осыпало всего;
Я отвечал им крупной речью
А цел остался, ничего!».
Идет отряд усталым шагом:
Уж приближаются к реке,
Стянули цепь, вот за оврагом
Горит аул невдалеке…
То наша конница гуляет,
В чужих владеньях суд творит,
Детей погреться приглашает,
Хозяйкам кашицу варить.
Веселый смех, с приправкой шутки,
В рядах как искры пронеслись
И снова слышны прибаутки,
И снова песни раздались;
Горнист камаринскую просит,
Согласны все ее пропеть,
Фельдфебель ротному доносит
Что тут же будет и «камедь».
В кружок собрались офицеры,
Седой полковник к ним примкнул;
Вблизи стоят карабинеры.
Вот в синей куртке затянул…
Но только начал он — из группы
Выходит жиденький солдат:
То балетмейстер здешней труппы
Актер и вместе акробат.
Он стал выкидывать коленца,
В присядку до земли хватал,
То передразнивал чеченца,
То генерала представлял.
И все смеялись до упаду,
Всем было весело смотреть
На этот вздор арлекинаду,
На эту пошлую «камедь».
А между тем другая сцена
Происходила в двух шагах
Тут декораций перемена
Нам не нужна — все на глазах.
Несут солдата на носилках,
Он ранен в голову и в грудь;
При нем рекрутик на посылках,
Кого позвать, воды черпнуть.
Он крепко к дядиньке привязан,
Его он любит как отца;
По службе долг ему указан,
Любить никто ведь не обязан,
А любят добрые сердца.
Больной в жару и трудно дышет,
Над ним рекрутик слезы льет.
В надежде Бог его услышит,
Молитву теплую кладет.
Начался бред, предвестник смерти;
Случайно фельдшер подошел,
Читать дальше