Клаудио Ингерфлом - Аз есмь царь. История самозванства в России

Икона с изображением Путина и молитвы Фотиньи, с одной стороны, и апелляция к Богу в выступлении высокопоставленного чиновника – с другой являют собой контраст между знакомым и иным . Объяснения требует, как всегда, лишь иное . Если мы хотим избежать поверхностных трактовок этих заявлений, если хотим рассмотреть их с учетом культурного контекста, нам следует подвергнуть их «деконструкции» (Ж. Деррида), то есть «очистить от напластований» историю, заложниками которой оказались Сурков и Фотинья.

Конечно, и в ином проглядывают знакомые черты: обращение к трансцендентному восходит к общеевропейской и общехристианской традиции. Хотя образ Спасителя и развернут в будущее, он пришел к нам из прошлого. При этом общая для всего христианского мира традиция варьируется в зависимости от конкретных условий. Попытки объяснить иное обречены на неудачу, если не выявляют его истоков, продиктованы конъюнктурными соображениями или сводятся к столь же распространенной, сколь и косной привычке приписывать инаковость России ее природной сущности или тому, чем она не является . Объявление себя Божьим посланником свидетельствует об исторической слабости политического представительства в России. Нынешний всплеск антипросветительских настроений – оборотная сторона той дремучей архаики, венцом которой выступает божественная легитимация власти. Обширные слои общества и представляющие их политические деятели ощущают себя носителями трансцендентальных истин, связанных с этой легитимацией. Но не будем опрометчиво делать вывод, что Россия – исключение из правил. Если учесть, что попытки подчинить политику интересам религии – актуальная нынешняя тенденция, не признающая государственных границ, становится очевидной необходимость понять связь между чаяниями верующих и апориями современности как таковой. Вспомним, например, о характерном для демократической политической системы разрыве между представляемым и представляющим, вернее, о растворении первого во втором, разрыве, который в любую минуту грозит окончиться социальным взрывом в любой точке мира.

«Божественная» легитимация монарха и требования продемонстрировать свою связь с высшими силами уходят корнями в глубь веков и не ограничиваются Россией. Вопрос, вынесенный в заглавие этого раздела, ставится с тех самых пор, как монархи возомнили себя проводниками Божьей воли. В 1648 году, в разгар английской революции, Томас Кольер, священник, близкий по взглядам к баптистам, писал, что Бог, безусловно, может даровать человеку власть, но что это божественное право нужно еще доказать. В России к монархам предъявлялось почти идентичное требование, высказываемое в разных вариантах и формах. Но именно что «почти», ибо английский претендент на божественное право был частью системы политического представительства, в контексте которой члены палаты общин считались не столько его подданными, сколько «соперниками», притом что «божественное» отделялось от вопросов управления. От Карла требовали предъявить Божью санкцию на королевский престол, прекрасно зная, что таковой не существует: единственную санкцию ему выдавал тот, кто наделял его полномочиями, то есть сам народ. Подлинность физического тела Карла I не подвергалась сомнению: его политическое тело лишали божественного статуса, чтобы сделать короля ответственным перед палатой общин, а через последнюю – перед всеми подданными. В России к царю, считавшемуся Божьим помазанником, предъявлялись иные требования: монарх должен был доказать, что он – в чисто физическом смысле – подлинный, что он не лжецарь, не самозванец. Отсюда и разница в подходах: если англичане оспаривали божественное право королей и искали замену существующей политической системе, в России подвергали сомнению личность монарха и пытались найти истинного избранника и Божьего помазанника, вынужденного скрываться от бояр, изменивших ему и Богу. Но, за редким исключением, эти сомнения и поиски не затрагивали божественное право как источник легитимности.