Татьяна Тимофеева - «Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века

Война, ставшая главной темой для разговоров дома, на рабочем месте, в кругу знакомых, поначалу была своего рода новой возможностью для общения, так, в Берлине были популярны лекции различных военно-научных обществ об особенностях современных войн, о французской кампании и т. п. [343].

Не внесла война поначалу ощутимых перемен и в обычное разнообразие культурной жизни столицы и досуга, в том числе семейного. Однако искусство тоже подлежало мобилизации, оно все более и более приобретало пропагандистскую заостренность и бойцовский пафос. Любимые многими воскресные «концерты по заявкам» на радио превратились в «связующее звено между фронтом и домом» и действительно, такое поздравление отца с днем рождения достигало его оперативнее, чем письма [344]. Тем не менее в театрах и операх ставились новые спектакли, например, «Фауст» в здании филармонии. «Мы столько интересного видели в Берлине, всегда вместе, муж и я. Но после представления, в конце, надо было вставать и петь Хорст-Вессель-песню или германский гимн. Мы с мужем это игнорировали, за что нам делали замечания. Шипели: „Это коммунисты, они не встают“. Надо было спасаться, спасаться бегством. И мы сказали себе — больше не пойдем!» [345]С ночными стояниями в очередях за дешевыми билетами зимой 1940–41 гг. связаны у кого-то из берлинцев и романтические воспоминания об игре в снежки на Жандарменмаркт и первом поцелуе незнакомой девушки — «война до нас тогда еще не добралась по-настоящему» [346].

Но долго ждать этого не пришлось. Война приносила не только ограничения в питании и проведении свободного времени. Отцы одевали военную форму — даже пока еще как резервисты — и семейные фотографии приобретают иной вид. Растущие заботы и тревоги о мужчинах на фронтах, об обеспечении безопасности жилья и жизни как таковой начинают определять семейное существование, темы для разговоров и обыденную жизнь.

Постепенно война подчиняла себе повседневную жизнь человека, всей семьи, замещала собой все остальное. Нельзя было игнорировать приказ о затемнении окон: самый слабый свет мог указать цель вражескому самолету. «Нерадивых предупреждали только один раз, — вспоминает Альфонс Хек. — Во второй раз взимался высокий денежный штраф, а иногда в окно мог случайно влететь и большой камень» [347]. По вечерам город погружался во тьму, что для берлинцев, привыкших к огням фонарей и реклам, было очень непривычно. Даже в поездах метро, когда они выезжали на поверхность, машинист гасил свет. На одежду нашивали маленькие квадратики, покрытые фосфоросодержащей краской, они слабо светились в темноте и множество ползущих в разные стороны на улицах и площадях мерцающих точек производили впечатление скопища светлячков [348].

Воздушная тревога могла настигнуть повсюду: по дороге в школу, в магазине, во время катания на яхте, и это вызывало страх за свою жизнь и чувство беззащитности. А вскоре появились и первые жертвы, необязательно среди мужей, отцов и братьев на фронте. Марианна Даманн пишет в своих воспоминаниях: «И еще была Эльза. Она жила на вилле рядом со школой и даже занималась балетом! Я бывала у ней дома и была восхищена ее комнатой… Однажды Эльза не пришла утром в школу. Бомба уничтожила виллу полностью. Эльза была мертва.» [349]А дальше Марианна рассказывает, как она в Штеглице (буржуазный район на юго-западе Берлина) с подружками училась кататься на велосипеде, одном на троих, принадлежавшем красивой темноволосой и очень доброй девочке по имени Рози. «Дружить с ней было честью. Она держала велосипед, пока я делала свои первые попытки поехать на нем. Ночью снова была воздушная тревога. Страшно грохотало, весь подвал трясся. Мы были все покрыты пылью, когда наконец-то прозвучала освобождающая сирена. Без чувств, без мыслей мы уставились на угловой дом напротив. Он горел и рушился на глазах. И Рози была мертва» [350].

Воздушные тревоги вскоре сформировали новый ритуал: если дети оказывались в это время на улице, шли в школу, они должны были бежать не домой, а в ближайшее бомбоубежище, подвал ближайшего дома, где взрослые принимали всех без разбора. И даже в этом было что-то хорошее — сколько новых знакомых и друзей заводили дети! Если только именно этот дом не настигало прямое попадание слепой бомбы… «Быть школьником в Берлине тогда значило быть мужественным!» [351]

Война рождала и новые формы повседневной жизни, по необходимости рвала традиционные связи, даже между родителями и детьми. Уже осенью 1940 г. Гитлерюгенд и нацистские женские организации выступили с инициативой посылать детей младшего школьного возраста с разрешения родителей из городов с их тревогами и бомбежками в сельскую местность, в лагеря (Kinderlandverschickung). Пребывание там детей должно было длиться сначала несколько недель, потом растянулось до месяцев. Нацисты пытались представить это финансируемое государством мероприятие как очередное предложение в сфере отдыха. Целыми классами дети выезжали из столицы в оккупированные польские области, Чехию, Баварию и Саксонию [352].