Роман фон Раупах - Лик умирающего (Facies Hippocratica). Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года

Сплоченная общим чувством ненависти и злобы, эта общественность стала действовать сообща, но деятельность ее во время обеих революций была только разрушительной. Обывательская масса эта не была оплодотворена никакой идеей, ей были чужд тот возвышающий душу энтузиазм, без которого общественное созидание и творчество немыслимы.

Но те водители общественной мысли, которые видели в Цусиме 17 и Мукдене 18 не народный позор, а открывавшуюся возможность к захвату политических свобод, не были способны выковать из обывателя гражданина, научить его честно служить и создать в нем любовь к той родине, разгрому которой они сочувствовали.

Брошенный им впоследствии министром Столыпиным упрек в том, что им нужна не Великая Россия, а великие потрясения, справедлив 19 .

Надежды на японские победы оправдались. Студенты прекратили занятия наукой, профессора, открыто им сочувствовавшие, объявили себя бессильными противиться обращению высших учебных заведений в места политических сходок, рабочие устроили забастовки во всех фабричных районах. Остановились на всей территории государства железные дороги, в городах прекратилось освещение, бездействовал телефон. Образовалось множество союзов адвокатов, инженеров, профессоров, земских деятелей и других, выносивших свои оппозиционные резолюции, а богатые промышленники стали снабжать эти организации деньгами.

И все это творилось в наивной уверенности, что на другой же день после дарования конституции деревенские бабы пошлют своих неграмотных детей в школы, бездельники станут ревностно служить, взяточники обратятся в честных людей, рабочие прекратят пьянствовать, и вся жизнь станет прекрасной. А главное, все это достигалось без долгой, мелочной и скупой работы перевоспитания. Один нажим на рулевое колесо — и вся столетиями сложившаяся русская действительность вдруг оказалась перевернутой. Свобода 1905-го года, несомненно привела бы Россию к событиям, наступившим 12 лет спустя, если бы умнейший из государственных деятелей, граф Витте 20 не сумел их задержать. Революция была подавлена, но парламент Россия все-таки получила. И как только это случилось, так общее единство, построенное на чувстве ненависти к власти, быстро распалось и сменилось многочисленными партиями с их разнообразными, часто фантастическими программами, борьбой за свои узкие партийные интересы и ненависть к своим политическим противникам. В остальном все осталось по прежнему: та же беспочвенность, те же ссоры и дрязги, беспринципность и бездейственность. Когда 10 лет спустя великая мировая трагедия потребовала от нашей общественности качеств зрелого гражданина, она этого испытания не выдержала и еще раз доказала свою неспособность к государственному водительству.

С этого момента гибель ее стала неизбежной и участь, постигшая французское феодальное дворянство, предрешенной. Оправдались мудрые слова Моммзена 21 : «историческая судьба есть историческая справедливость».

А под этим тонким, как паутина слоем такой общественности лежала многомиллионная народная толща с культурой времен крещения Руси Владимиром Святым 22 . Почти поголовно безграмотная, непроницаемо невежественная, она столетиями жила в состоянии гнетущей тьмы и безвыходной нищеты и став двигателем мировых событий, прежде всего проявила все те качества голодного волка, которые выработала в ней история в своем вековом течении.

Само собой разумеется, что все эти оценки и соображения пришли мне в голову только теперь, когда, оглядываясь на пройденный путь, легко разбивать его на главы и находить для каждой из них свою формулу. Но при подъеме на жизненную гору все мы в гораздо большей степени являемся продуктами своего времени, чем при спуске в долину забвения. Поэтому 30 лет тому назад мысли и чувства моих современников оказывали большое влияние на мое отношение к тем борцам за свободу, которым мне приходилось обвинять.

Просматривая теперь сохранившиеся у меня многочисленные обвинительные акты и наброски моих речей по политическим делам, я в революционной деятельности того времени ничего кроме граничившего с глупостью дилетантизма не вижу. Тогда я этого не замечал вовсе. Но как тогда, так и впоследствии, больше всего меня поражала отсутствие у многих революционных деятелей элементарной идейности. И удивительнее всего, что предателями были вовсе не отъявленные негодяи, а люди обычной нравственности, но сознание гнусности именно предательства было просто-напросто вне их духовного мира. В нем его не было.