Вольфганг Акунов - Гунны — страх и ужас всей Вселенной

Впрочем, отвлечемся на время от перечисления всех этих бедствий западной части Римской империи, спасти которую от них не в силах были даже доблестные гуннские союзники Аэция. И приглядимся повнимательней к трагической фигуре императрицы-матери Галлы Плацидии. Прелестной, некогда, августы, вынужденной, уже в третий раз в своей многострадальной жизни, терпеть над собой власть военного диктатора и, в силу возраста, уже не способной подчинить его себе, заманив на свое ложе, как она поступала в молодые годы со столь же энергичными военачальниками, восстанавливая мир и согласие. Рожденных ею детей, как правило, убивали, оставляя в живых лишь слабейших из них, доставлявших ей только заботы и хлопоты. Подобно мифической Ниобе, окаменевшей от страха за детей и ввергнутой горем в пучину зла, она сторожила римский (а точней – равеннский) престол для своего сына от второго брака. Хотя этот сын был ничуть не лучше ее брата и любовника Гонория. Возможно, регентша-мать полагала, что должна искупить грех кровосмесительного прелюбодеяния с собственным братом. Тяжесть которого ничуть не умалялась тем, что выбора у Плацидии не было. Ведь самоубийство христиане, в отличие от римских язычников, считали еще более тяжким грехом, чем кровосмешение, о чем Блаженный Августин специально писал касательно однозначно осуждаемого им самоубийства обесчещенной Лукреции. Искупить грех августа, вероятно, надеялась своим образом жизни, связанным с постоянными унижениями ее достоинства императрицы. Аэций опять пришел к власти. Ведь сражавшиеся под его началом «римляне» были в действительности гуннами! Аэций направлял их то в одну часть распадавшейся державы, то в другую – например, на бургундов. После целого ряда дальнейших побед, одержанных гуннами под римскими знаменами, Аэций в третий раз стал консулом, получив «неслыханное дотоле отличие» (Моммзен).

Если бы гуннский царь Ругила-Роас, друг Аэция, дожил до 110-лет-него возраста, как некогда – царь готов Германарих, «последний римлянин» был бы этому, конечно, только рад. Удар молнии, призванный восточно-римской василиссой Евдок(с)ией на главу Ругилы, имел гораздо более тяжкие и губительные последствия для Западной Римской империи, чем для гуннов. Хотя именно гуннов он, по идее, должен был покарать в первую очередь. Ведь преемниками Роаса-Ругилы стали два брата, по крайней мере, один из которых – Аттила, уж точно не испытывал ни малейшего желания по-прежнему командовать гуннскими наемными отрядами на римской службе. И был слишком честолюбивым для того, чтобы удовольстьвоваться сомнительной честью одерживать оплаченные не только римским золотом, но и гуннской кровью победы от имени и к выгоде Равенны и Галлы Плацидии. Да что там – даже от имени и к выгоде такого доброго друга гуннов и приятного во всех отношениях римлянина, как Аэций. Возможно, что победа над бургундами на Рене далась гуннам столь дорогой ценой, что теперь им казалось предпочтительнее отдать жизнь за собственные цели, чем принять смерть за чужие интересы.

Ореол непобедимости, окружавший Флавия Аэция, странным образом померк, как только гунны перестали безоглядно гнать своих коней туда, куда он им указывал, и метать свои стрелы во врагов «последнего из римлян» ради приумножения его могущества. Безудержный в своем стремлении к воинской славе «триумфатор секулорум», лишившийся» подддержки гуннских «сил быстрого реагирования», в одночасье оказался вынужденным прибегать к интригам, в лихорадочных поисках новых союзников. Великий примиритель римского народа с гуннским неожиданно стал ловким маклером, преследующим чисто римские интересы. Даже такой романофил как Теодор Моммзен считал, что «Аэций (…) фактический правитель Западной империи на протяжении десятилетий, предстает, при ближайшем рассмотрении, в менее благоприятном свете…». Но в тем большем блеске предстает отныне на арене мировой истории другой бывший заложник – гуннский царь Аттила.

Несмотря на свое очевидное вырождение, римляне по-прежнему обладали двумя несомненными преимуществами перед варварами. Они все еще оставались более сообразительными и способными быстрее реагировать на внезапное изменение ситуации. Когда Ругилу поразила молния (?) и вместо него над гуннами воцарились «фратриархи» Бледа и Аттила, к югу от Истра, видимо, сразу сообразили: у Европы появился новый повелитель.

О том, как именно это произошло, не сообщает никто из античных писателей. Да и действия Бледы с Аттилой в пределах гуннской великой державы упоминались очень скупо, кратко и лишь фрагментарно. Однако из этих скупых сообщений со всей очевидностью следует, что человек, ведший теперь, вместо павшего жертвой молнии (?) Ругилы, переговоры с Восточной Римской империей, был весьма перспективным политиком, способным мыслить масштабно. Прошли те времена, когда гунны довольствовались добычей, захваченной, при случае, то тут, то там. Когда главным содержанием гуннской, так сказать, внешней политики были набеги, грабежи и «бои местного значения». В то время как Бледа, вероятно, правивший одной из восточных гуннских областей, почти не упоминался греко-римскими хронистами и комментаторами, Аттила недвусмысленно и откровенно возвестил о наступлении новой эпохи в гуннско-римских отношениях. Правда, поначалу только своему противнику в Восточном Риме (но имея в виду и Рим Западный, куда при Валентиниане III была формально временно возвращена императорская резиденция, при сохранении Равенны в качестве последнего убежища на крайний случай).