Коллектив авторов - Регионы Российской империи - идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

Ментальная география, впрочем, не могла быть отменена в одночасье. В 1914 году центральные власти решили созвать в Санкт-Петербурге совещание губернаторов бывшего Виленского генерал-губернаторства, чтобы обсудить меры борьбы «с полонизацией Северо-Западной России» [602]. Это показывает, что, несмотря на все стремления к перекодировке, перед началом Первой мировой войны Северо-Западный край воспринимался николаевской бюрократией как регион с преобладающим польским влиянием.

Важно отметить и значение концепта Западная Русь . В исторической литературе «западнорусскостью» традиционно обозначают представителей интеллигенции, которые жили и работали в Западном крае или в Петербурге и активно продвигали идею, с одной стороны, принадлежности этой территории русскому пространству, а с другой – инакости этого края по отношению к так называемой внутренней России. Самыми яркими представителями этой группы были авторы, публиковавшие свои тексты в 1860–70‐е годы в «Вестнике Западной России», издававшемся первоначально в Киеве под названием «Вестник Юго-Западной и Западной России», а затем перенесенном в Вильну [603]. Заметную роль в этой группе играл профессор Санкт-Петербургской духовной академии Михаил Коялович. Здесь не приходится говорить о какой-то сплоченной группе, имевшей четко обозначенную идеологию. Как верно заметил М. Д. Долбилов, Коялович не издавал свои тексты в «Вестнике Западной России» [604].

Описать концепцию региональной идентификации, оперирующую категорией «западнорусскость», сложно даже в случае одного М. Кояловича – настолько разноплановые объяснительные позиции он использует. И все же можно выделить некоторые главные элементы концепции. Сторонники западнорусскости утверждали, что Западный край, несмотря на различия между Малороссией, Белоруссией и Литвой, составляет единое целое в историческом, этнокультурном и географическом отношениях. Для сторонников этой концепции Великое княжество Литовское – это русско-литовское государство. Однако, в отличие от Н. Г. Устрялова, у М. Кояловича на первый план был выведен народ, а не элиты. В его понимании западнорусскость, по словам М. Д. Долбилова, имела и четко выраженное социальное измерение [605]. До восстания 1863–1864 годов, которое в российском дискурсе обычно называлось мятежом, некоторые сторонники этой концепции даже высказывались в пользу большего поощрения развития местных языков (малорусского, белорусского и литовского), что могло бы позволить выстроить противовес польскому влиянию. Главной заботой этой группы было выявление русскости Западного края и ограничение польского влияния как в бытовой жизни, так и в рамках артикуляции интеллектуальных нарративов. Отсюда – многочисленные публикации по историческим, этнографическим и религиозным темам. Однако в то же самое время представители этого направления подчеркивали инаковость этого края по отношению к «Восточной России» и горячо критиковали имперских чиновников, которые, проводя политику русификации, игнорировали местные особенности [606].

На мой взгляд, западнорусскость у М. Кояловича определялась через этнические и конфессиональные категории: «Западнорусская историческая жизнь есть просто жизнь народа, отстаивающего свою народность и веру и ищущаго свободного их развития» [607]. Появляющиеся иногда определения западнорусскости как категории региональной, скорее всего, вызваны потребностью указать на целостность Западного края с акцентом на категорию народ, притом что ряд этнических групп (литовцы) по конфессиональному и языковому параметрам не вписывались в концепцию триединой русской нации. Востребованность обращений к концепции западнорусскости пришлась на 1860‐е годы. В последующие десятилетия ее влияние сильно ослабло – указания на инакость Западного края могли вызвать подозрения в сепаратизме [608]. В то же время возможность восприятия концепции Западного края как «своего» в среде недоминирующих этнических групп претерпела другие метаморфозы.

В первой половине XIX века польскоязычное дворянство Литвы все еще часто описывало пространство при помощи границ воеводств, существовавших до конца XVIII века. Именно такое деление территории использовалось в программных документах восстаний 1830–1831 и 1863–1864 годов [609]. Параллельно при описании территории имели хождения и отсылки к официальному административно-территориальному делению на губернии, введенное имперскими властями. Такое подразделение территории имело и прагматические мотивы, да и старые границы воеводств забывались.