Коллектив авторов - Регионы Российской империи - идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

По сути, российским властям не удалось разобраться с целым рядом проблем судоустройства и судопроизводства в Сибири, предопределенных географией этого громадного региона. Их пришлось решать правительственным структурам, сформированным после падения империи. Уже в первое свое появление в Тобольской губернии (конец 1917 – пять первых месяцев 1918 года) Советы попытались организовать переезд главных административных и судебных учреждений из Тобольска в Тюмень [571]; Новониколаевский окружной суд был создан по постановлению Временного Сибирского правительства 12 октября 1918 года [572]; значение окружного суда на Камчатке оставалось ничтожным, и в годы Гражданской войны из‐за бездеятельности инициировался его перевод в Николаевск-на-Амуре [573].

Приспосабливая судебную систему к пространствам Сибири, власть попала в ловушку собственных установок и логических построений. Принципы размещения судов на обширных просторах края продемонстрировали отсутствие гибкости, высветив недостатки позднеимперской властной модели в целом. Практика концентрации судебной власти в административных центрах незначительных по площади губерний Европейской России далеко не во всех случаях оказывалась пригодной для огромной территории Азиатского Зауралья. Мыслившийся столичными чиновниками универсальным, этот способ в Сибири отторгался расстояниями и не удовлетворял интересам автономной региональной юстиции. Территориальное устройство сибирских судов, подчиненное привычным для империи административным приоритетам, препятствовало миссии скорого и доступного правосудия, к выполнению которой власть на декларативном уровне так стремилась.

Постколониальная теория, постмодерная география, конструктивистский и этносимволический подходы в изучении национализма, а в более широком смысле – вся литература по изучению ментальных карт свидетельствуют о том, что географические представления, выходящие за рамки индивидуального познания, являются идеологическими конструктами, которые используются как инструменты влияния. [574]В этой статье я рассмотрю участие политической и интеллектуальной элит Российской империи в создании концепции Западного края и использовании этого конструкта для региональной самоидентификации этнических групп, проживавших на этой территории. Кроме того, в этом тексте я попробую ответить на вопрос, насколько это географическое представление о Западном крае (а точнее, об одной из его частей – Северо-Западном крае) вместе с официальным административно-территориальным делением империи воздействовали на концептуальное освоение географического пространства интеллигенцией недоминирующих этнических групп (евреев, поляков, белорусов, а в первую очередь – литовцев).

В этой статье я утверждаю, что существование конкурирующего – польского – нарратива об этом регионе стало главным стимулом для изобретения концепции Западного края имперскими правящими и интеллектуальными элитами. При этом антипольская составляющая всегда напоминала о возможности воспринимать указанный регион альтернативно по отношению к указанным установкам. Неудивительно поэтому, что имперские власти с опаской относились к возможности появления региональной самоидентификации, не говоря уже о том, что это воображаемое географическое представление почти не находило отклика среди упомянутых этнических групп.

Согласно сложившейся практике интеграции присоединенных к Российской империи новых территорий, после трех разделов Польско-Литовского государства в конце XVIII века вся территория бывшего Великого княжества Литовского была разделена на губернии, названия которых, как и их границы, впоследствии неоднократно менялись. Для нашей темы важнее то, что в конце XVIII века бывшие земли Великого княжества Литовского, как и Правобережная Украина, в официальной риторике чаще всего назывались «присоединенными от Польши губерниями», что по сути означало отсылку к историческому факту [575]. Так же стоит интерпретировать распространенную в это время формулировку «польские губернии»: речь шла не об этнических или культурных характеристиках, а о констатации того факта, что эта территория раньше принадлежала Польше. Губернии, созданные из территорий, присоединенных после Первого раздела в 1772 году, в официальной переписке стали называться белорусскими, тем самым указывая на этноконфессиональную близость к России. Вскоре после Третьего раздела имперские власти начали именовать всю территорию бывшего Великого княжества Литовского (вместе с Правобережной Украиной) «краем, возвращенным от Польши», а губернии – «возвращенными от Польши». Некоторое время эти губернии в государственных документах одновременно назывались и «присоединенными», и «возвращенными», однако после подавления восстания 1830–1831 годов второй термин стал преобладать, просуществовав до 1840‐х годов. Подобное наименование территории, хотя и указывало на исторические и этноконфессиональные претензии царской России на бывшие земли Великого княжества Литовского и Правобережную Украину, постоянно напоминало, что эти земли несколько столетий принадлежали другой державе [576]. Именно поэтому правящая элита стремилась найти наименование, которое позволило бы изменить существующие коннотации.