Коллектив авторов - Регионы Российской империи - идентичность, репрезентация, (на)значение. Коллективная монография

Каждый из «параиндустриальных» параметров можно и нужно изучать и описывать отдельно. Далеко не всегда все параметры могут быть собраны в одной точке, и все же их сочетание более точно, нежели идея протоиндустриализации, передает ключевые признаки сложной производственной операции, выполняемой структурой более разветвленной, чем семейное или индивидуальное хозяйство, например упомянутой выше системой поместного производства. Это может быть производство набивных хлопковых тканей в Иваново 1840‐х годов на мануфактурах, принадлежавших крепостным крестьянам, которые в дальнейшем превратились в полностью механизированные фабрики, или вязание перчаток в Тихвине, которое делало возможным сбыт произведенных вручную шелковых перчаток в Москве в тот период, когда прядение и тканье шелка, как правило, было уже давно механизировано. К параиндустрии можно отнести и такое производство, как иконопись. [100]

Суть идеи параиндустрии – не в механизации, а в различиях между организацией производства и брендингом продукции. Параиндустрия может существовать в любой точке в любой исторический момент, не приводя к какому-либо конкретному следствию. Для нее главным остается утверждение, что «экономический успех» определяется не наличием прибыли, а ее ростом. Однако здесь важны и соображения иного рода. Экономический рост не бесконечен: если во главу угла ставить прибыль, мы приходим к экономическим циклам роста и падения. Старые способы извлечения прибыли перестают работать, открываются новые и так далее. К тому же прибыль – не синоним качества продукции. Стремление к все возрастающей прибыли выводит в приоритеты скорость и объем производства. Качество становится компромиссным фактором, а иногда намеренно снижается, чтобы потребитель снова и снова приобретал товар. Но что, если мы будем оценивать экономический успех по принципу его стабильности и устойчивости, а не роста и прибыльности? В этом случае британская модель индустриализации не будет казаться абсолютно доминирующей и из истории успеха превратится в пример колоссального провала. Глобальная экономическая империя была построена только для того, чтобы исчезнуть, чтобы вогнать страну в долги, выиграв две баснословно дорогие мировые войны. В эти расчеты даже не включены огромные человеческие и моральные затраты на экономическую экспансию Великобритании и ее последующее сворачивание. Если мы предпримем поиск примеров более стабильного и устойчивого промышленного развития, то он неизбежно уведет нас в сторону от глобальной экономики и выведет на региональную перспективу, ведь именно на региональном уровне тесно связанные и небольшие по размеру рынки контролируют качество производства и его долговечность, а локальные экономические факторы позволяют усилить его эффективность, экономическую привлекательность и расширить доступ к продукции [101].

Подводя итоги, можно сказать: если понимать протоиндустриализацию как отдельную и относительно краткую стадию экономического развития конца XVIII – начала XIX века, возникающую между более ранней, «феодальной» [102]стадией производства с ее крепостным сельским хозяйством и ремеслами и более поздней стадией полностью механизированной фабричной индустриализации, то протоиндустриализации в России не существовало. Текстильное производство в России нельзя назвать отсталым лишь на том основании, что британские производители тканей в целом опережали всех остальных. Британское превосходство существовало только в узком диапазоне применительно к некоторым типам шерстяных и хлопковых тканей, в производстве которых можно было успешно применять новейшие изобретения. Однако лен или шелк так перерабатывать было невозможно, а именно это сырье доминировало в российском текстильном производстве в изучаемый период. Не подходили британские технологии и для простейших форм переработки шерсти, наиболее востребованные в большей части мира в тот период.

Историю российской текстильной индустрии нужно писать и преподавать как процесс долгого, нелинейного и неоднородного развития. Специализированное производство тканей, которые пользовались большим спросом, находилось в руках как крестьян, так и городских рабочих (при этом последние также могли быть закрепощены). Технологические инновации, благодаря которым повышалась производительность и снижалась себестоимость ткани и, соответственно, конечной продукции, представляли собой череду медленных и постепенных улучшений. Каждый станок соответствовал определенному виду сырья и продукции, а его использование не приближало революцию в масштабе всей индустрии. Полная механизация подготовки, прядения, тканья и набивки хлопковой ткани стала возможна благодаря импорту станков из Великобритании, а частичная механизация шелкоткачества – благодаря импорту жаккардовых машин из Франции. Но все это не уничтожило менее механизированные, но также прибыльные производства шерстяных и льняных тканей, и уж тем более не затронуло ручную работу, которая вообще не включала ткачества: например, производство оренбургских пуховых платков, вязание перчаток, изготовление коклюшечных кружев или вышивок. Лен-сырец и льняные ткани оставались важной статьей российского экспорта прежде всего потому, что лен был местным сырьем, а шелк и хлопок надо было ввозить, а значит, производство в этих случаях оказывалось в прямой зависимости от перепадов спроса на мировом рынке. Шерстяное и льняное полотно производилось в основном для внутреннего рынка и широко расходилось по всей империи. Вместе с тем как минимум одно ручное текстильное производство – оренбургские пуховые платки – во второй половине XIX века приоритетно работало на экспорт. В этот же период производство набивных хлопковых тканей в Иваново было уже полностью индустриализировано [103].