Вольфганг Акунов - Вандалы – оклеветанный народ

Царь вандалов и аланов Гелимер избежал этой судьбы так ловко, что возникает подозрение: да уж не наметил ли он заранее маршрут бегства, подготовившись к нему загодя? Даже, корабль, предназначенный для доставки царских сокровищ в вестготскую Испанию, стоял с поднятыми парусами на якоре в гавани Иппона Регия. Однако противные ветры, не давшие кораблю выйти в море, способствовали его захвату воинами Велизария. Сам же Гелимер в сопровождении нескольких ближайших родственников доскакал наконец до горы Папуа, расположенной в области дружественного Гелимеру племени мавров, чьим центром был древний город под названием Медей, в горной местности на границе с Нумидией.

Эти гора и город (и даже местность, в которой они могли располагаться) до сих пор не найден. Слишком многое переменилось с тех пор в Северной Африке. Но если они действительно находились на границе древней Нумидии, можно предположить, что гора Папуа — это позднейшие Кабильские горы, Кабилия, самый высокий, достигающий высоты двух километров, горный кряжа к северу от шоссе Константина-Сетиф. Возможно, под данное Прокопием (вряд ли видевшим эту гору собственными глазами) описание подходит Джебель Джимиля (тысяча триста пятьдесят два метра в высоту). С точки зрения Гелимера, выбор убежища в указанном месте был удачным и потому, что оттуда царь-беглец мог, по тропе, проходимой для вьючных животных, добраться до побережья, откуда надеялся бежать морем в Испанию (царь вестготов Февда все-таки предпринял определенные попытки помочь вандалам, даже захватив плацдарм на африканском берегу).

Войска Велизария преследовали Гелимера по пятам. Одновременно «ромейский» стратиг предлагал ему сдаться на почетных условиях и сохранить, по крайней мере, жизнь (царство-то все равно было безвозвратно потеряно). «Ромеи» даже попытались напасть на горные позиции мавров, но жители Медея без особого труда смогли отбросить две сотни «ромейских» герулов во главе с архонтом Фарой. Вследствие чего Гелимер мог на протяжении всей зимы оплакивать свой жалкий жребий. Он впал в глубокую депрессию, утратив волю и способность принять хоть какое-нибудь решение. Он не пытался собрать свое рассеянное войско, чтобы снова бросить его на деморализованных «ромеев», занятых дележом награбленного (пардон, возвращением СВОЕГО). Мало того, он якобы попросил «ромейского» переговорщика, прибывшего в его убежище на горе Папуа, доставить ему хлеб и струнный музыкальный инструмент (если только это не мелодраматический эффект, к которому прибег Прокопий).

Но, сколько веревочке ни виться… Голод, испытываемый Гелимером (но, главное, его семьей), заставил царя-беглеца, в конце концов, воспользоваться золотым мостом, построенным для него Велизарием, с должным почтением относившимся к потомку Евдоксии, «порфирородной» дочери римского императора. Доставленный в 354 г. в Новый Рим на Босфоре и проведенный, в триумфальном шести Велизария, на потеху императору Юстиниану I и константинопольской черни, «рекс вандалорум эт аланорум» Гелимер оказался достаточно стойким в вере, не изменив праотеческому арианству (хотя за переход в православие Юстиниан сулил ему высший сенаторский титул римского патриция). Вообще же столичные грекоримляне оказали царю вандалов и аланов, отдавшемуся под их покровительство с чадами и домочадцами, те же почести и то же гостеприимство, что пятью столетиями ранее римляне оказали царю свебов Марободу. Царь, пусть даже варварский, был все-таки царем. И, когда царь Гелимер простерся ниц перед царем царей Юстинианом, дружеские отношения между двумя монархами могли считаться восстановленными. Гелимер, окруженный своими близкими и получавший щедрое содержание от имперской казны, прожил в прекрасной вилле до 553 г., откуда мог, с безопасного расстояния, наблюдать за героической борьбой не на жизнь а на смерть, ведомой последними остготскими Амалами с восточноримскими «освободителями» за Италию, равно как (возможно, не без тайного злорадства) за трудностями борьбы восточноримских «освободителей Африки» с гордыми маврами Аврасийских гор и со своими же бунтующими «федератами» (включая оставшихся в Африке недобитых вандалов).

Возможно, последний царь вандалов был в большей степени поэтом, чем «геерконунгом»-воителем, о чем было известно и Прокопию, не случайно введшему в свое повествование эпизод о кифаре, выпрошенной Гелимером у герульского архонта Фары? Но песни, возможно, сочиненные Гелимером в уединении Кабильских гор, до нас, как это ни печально, не дошли. И потому о том, как бились и были побеждены последние вандалы, мы узнаем из написанного не на вандальском, а на изысканном, аттикизирующем, греческом, повествования Прокопия. Не только узнаем, но чувствуем при этом, что их борьба и гибель, Сумерки вандалов, их, вандальский, Рагнарёк, не оставили чуткого кесарийца равнодушным. Как и Гомера — судьба побежденных троянцев.