Александр Сидоров - На Молдаванке музыка играет - Новые очерки о блатных и уличных песнях

И всё же в России французский «апаш» уступил место английскому «хулигану». Самое раннее использование «хулигана» в официальных документах относится к 1892 году: петербургский градоначальник фон Валь предписал полиции принять меры против бесчинствующих «хулиганов»: «уличных бездельников, забавляющихся издевательствами над горожанами». Но по-настоящему популярным сделал «хулигана» лондонский корреспондент газеты «Русские Ведомости» (с 1896 года) и журнала «Русское Богатство» (с 1897 года) Исаак Шкловский, выступавший в газете под псевдонимом Sh, а в журнале — Дионео (кстати, родной дядя известного литературоведа Виктора Шкловского). Причём англоман Дионео употреблял слово не по отношению к английским озорникам, а аттестовал так российских безобразников. Статьи из «Русского Богатства» были изданы отдельной книгой «Очерки современной Англии» в 1903 году. Слово зазвучало повсюду, а в 1909 году «хулиган» проник даже в энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.

Правда, законодательство империи этот термин не применяло, хотя Уголовное уложение от 22 марта 1903 года предусматривало ответственность за действия, нарушающие общественный порядок: «учинение шума, крика или иного бесчинства в публичном месте либо в общественном собрании, или хотя вне оных, но с нарушением общественного спокойствия или порядка» (статья 263 — «О нарушении постановлений, ограждающих общественное спокойствие»). Сюда же входили драки, кулачные бои или иные буйства, которые выражались в циничном сквернословии, хождении по улицам толпой с гармониками, исполнение песен неприличного содержания и т. п.

Особое внимание проблема хулиганства привлекла к себе в связи с событиями революции 1905 года. «Она вызвала озорников-хулиганов на улицу как своих пособников разрушения, и они, почуяв свободу в смысле свободы озорства и безнаказанности его, стали проявлять себя, как звери, вкусившие крови», — писал современник. Вместо бесцельно шнырявшей голытьбы появляются шайки, в которых существовала иерархия, общая касса, свой «кодекс поведения» и «суд».

В 1912 году хулиганство начинает приобретать характер повального бедствия, этот термин часто используют правоохранители, криминологи, публицисты. «Со всех концов России от Архангельска до Ялты, от Владивостока до Петербурга в центры летят сообщения об ужасе нового массового безмотивного преступления, которое мешает населению мирно жить, развиваться, дышать. Деревни охвачены ужасом, города в тревоге», — писал видный криминолог той поры В. И. Громов в статье «Безмотивные преступления». Особенно пышным цветом «озорство» расцвело в крупных промышленных центрах. К ним относилась и столица империи — Санкт-Петербург. За первые 13 лет XX века рост хулиганства в городе впечатляет: с 2512 до 9512 случаев. Если говорить о мелком хулиганстве, только в 1910 году зарегистрировано 46 690 таких случаев.

Одна из причин — чудовищное пьянство. В среднем петербуржец выпивал полтора ведра водки в год. Кроме того, в начале века на заводах появляются поточные линии, квалификация рабочего уже не играет особой роли. Резко увеличился приток деревенских жителей, обострилось противостояние «деревенских» и «городских», стремление новичков утвердиться, выстоять против местных. На конвейер пошли женщины, во многих семьях работали оба родителя, а дети оставались без присмотра, шастали по городу, где и без них было полно беспризорных: бежавшие от издевательств подмастерьев и хозяев ученики, «мальчики» из трактиров, обувных и портняжных мастерских, парикмахерских.

Подрастая, уличное «озорство» хулиганы переносили и в производственные цеха. «Весёлой забавой» рабочей молодежи считалось избиение заводского мастера. Рабочий Ижорского завода с гордостью вспоминал в 1920-е годы: «Мы, молодежь, били старших. Рабочие били мастеров, купали их в одежде в речке Ижора. При неполадке в заводской лавке разбивали стекла, били уполномоченных, устраивали обструкцию, бросали в ораторов стулья. Вмешивался полицейский — били и его».

Как мы уже говорили, в раннем «омском» варианте песни об Аржаке упоминаются «васинские парни». Возможно, это поможет нам локализовать место рождения баллады? В самом Омске «васинская» топонимика отсутствует. Зато мы находим несколько упоминаний о том, что в области существовал некий «Васинский район». Сомнения прочь: оттуда и попали в песню «васинские парни»!