Юлиан Шульмейстер - Расплата

— …Двадцать две тысячи взрослых львовян были неграмотны. Имелись в городе две частные украинские гимназии, но год учебы стоил двести двадцать злотых. Столько же стоила корова…

Снова перед глазами отец: «Ты уже взрослый, хватит бездельничать. Образование, слава богу, достаточное, мне бы твои шесть классов. Будешь учиться на столяра… Сумасшедшая, какая зарплата! — это уже маме. — За три года ученичества надо платить, а наш ребе сделал протекцию, пан Ерухович согласился учить бесплатно». Учеба! Ох, уж эта учеба! Бесконечные уборки в мастерской и в квартире хозяина, хождение с хозяйкой на рынок, корзины, корзины, корзины…

— Сто двадцать тысяч девчат и парней — студенты вузов и техникумов. Тысячи молодых специалистов — внуки бывших панских слуг, безработных, бесправных рабочих допотопных фабрик и мастерских ежегодно пополняют трехсотпятидесятитысячную армию львовских тружеников…

Неужто вахман?.. Бахман — делегат конференции!.. Кон исключает такую возможность, а гонимая мысль продолжает стучаться. Сумел скрыть предательство, пристроиться к новой жизни, втереться в доверие. «Правда» сообщила недавно, как в степенной пенсионерке и заботливой бабушке разоблачили «Марусю-пулеметчицу», расстрелявшую многих советских людей, томившихся в фашистской неволе. Может быть, и этот?

— …В досоветском Львове пустовали сотни квартир, изо дня в день печатались объявления о сдаче шикарных особняков, а десятки тысяч людей жили на чердаках, в подвалах, бараках, не имели никакого жилья. Наниматели квартир отдавали домовладельцам половину зарплаты, — продолжает Юрий Федорович. — Помню, за двухкомнатную квартиру без туалета и ванной отец платил пятьдесят из ста заработанных злотых. Приобретение необходимых вещей было неразрешимой проблемой…

Вспоминается Кону, какой страх переживали родители, когда наступал срок оплаты счетов. Больше всего мама боялась просрочек: выключат газ и электричество — ни обогреться, ни приготовить, сиди в темноте. Даже думать не смели не уплатить за квартиру: выселят, и живи хоть на улице. И жили. Соседей Перельманов с тремя детьми выбросили из полуподвальной квартиры, три дня находились во дворе со своим жалким скарбом. Однако полиция и оттуда прогнала, чтобы не портили вид и не мешали жильцам. Йе каждый домовладелец, даже еврей, сдавал квартиру еврею: в такой дом вельможный пан уже не вселился бы, не та атмосфера… Снова лезет в глаза проклятая лысина, бесконечной чередой проходят люди и дни оккупации…

— Злотый! Каков был этот злотый? — задумчиво говорит Юрий Федорович. — Батрак за рабочий день получал сорок грошей, а «венский завтрак» из двух яиц, кубика масла и кофе в ресторане «Карлтон» стоил злотый — два с половиной батрацких дня. Номер на сутки в гостинице «Жорж» стоил двенадцать злотых — месяц батрацкой работы…

Кон не слышит докладчика, перед ним только лысина и полуседые усы. Кто он? Должен узнать, это уже на грани психоза.

Доклад закончен. Прогуливаются по фойе делегаты. Кон приостановился, навстречу идет обладатель загадочной лысины. Где видел эти непомерно длинные руки, необычно сутулые плечи?

Подошел к незнакомцу:

— Инженер Кон!

— Очень приятно, — безразлично говорит незнакомец.

— Мы, кажется, знакомы?

— Обознались, я недавно во Львове.

— Тогда извините.

Длинные руки и короткое туловище! — молния прорезает прошлое. — Паук! Это Паук!

Хмурым декабрьским утром семью Мисюренко разбудил протяжный звонок. Нехотя поднялся Николай Иванович, сунул ноги в комнатные туфли, обшитые мехом, и в пижаме пошел к входной двери.

— Кто там?

— Телеграмма!

Зашли четверо мужчин и женщина. Высокий и стройный представился:

— Оперуполномоченный КГБ капитан Селезнев.

— Адресом не ошиблись?

— Не ошиблись!

В столовой встретила Мария Петровна — взволнованная, взлохмаченная, в панбархатном халате.

— Познакомьтесь с постановлениями на арест и на обыск, — обращается капитан Селезнев к Мисюренко.

Достал Мисюренко из висящего на спинке стула пиджака большие роговые очки, водрузил на нос. Внимательно прочитал, удивленно пожал плечами.

— Господи, за что?! — причитает Мария Петровна. — Живем на зарплату, спросите кого угодно.

— Не надо, Мария! — зло усмехается Мисюренко. — Это не ОБХСС, а кагебу! Сидят без работы, вот и сварганили дело, будто служил фашистам.

— Фашистам! — Мария Петровна всплеснула руками. — Да знаете ли вы, окаянные, что Николай Иванович страдал в Бухенвальде, за войну имеет медали?!