Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

В надежде получить ответ на данный вопрос каждую фразу произносимых Николаем II тостов тщательно изучали. От монарха ждали откровений в Петергофском дворце. Он ограничился словами: «Ваше пребывание среди нас и искренность чувств, вызванных им, могут лишь укрепить еще узы дружбы и глубокой симпатии, соединяющих Францию и Россию». Ничего похожего на признание официального союза. Так же обстояло дело на следующий день в Красном Селе после парада войск. Габриэль Аното, общавшийся с русскими дипломатами, нашел высказывания царя слишком холодными. Но как это исправить? И когда? Оставалась только одна возможность, прощальный ужин. Слово теперь было за дипломатами. Аното подготовил для своего президента прощальный тост, который тому следовало произнести на борту «Портюо». Он включил в него по собственной инициативе долгожданную фразу «два народа, дружественных и союзных». Муравьев, со своей стороны, проделал ту же работу и, особо не афишируя, передал ее результаты Габриэлю Аното.

Таким образом, было сделано все, чтобы оба государственных лидера уточнили, что связывает их страны, или, скорее, этого ожидали от того, кто так настойчиво стремился держать в секрете характер их связей. Николай II ответил, наконец, на ожидания своих визави и, сверх того, на ожидания обеих стран.

После того как Феликс Фор поблагодарил своих гостей, Николай II зачитал ясным голосом, отчетливо произнося каждое слово, столь долгожданную, столь желанную фразу о «союзе двух держав». Пока все присутствующие наслаждались этим моментом, император подошел к гостю и чокнулся с ним бокалами. Для Франции это победа: о союзе наконец объявлено. «Журналь де деба» тут же опубликовал комментарий: «Вчера вечером всему миру официально объявили о франко-русском союзе. Не хватало одного слова, и оно было произнесено».

Две поездки за короткий промежуток времени закрепили союз, который будет оказывать серьезное воздействие на европейский политический пейзаж, и это важно, поскольку они имели исключительное историческое значение. Николай II, как все монархи его времени, не скупился на визиты к другим дворам. Повсюду, в Вене, Берлине, Лондоне, подобные турне подчинялись хорошо известным правилам и протоколу: они имели целью завязать отношения между монархами, оставались в рамках их взаимоотношений и не привлекали огромные толпы. Монарх, а не его страна, принимал другого монарха, и поездка служила только оформлению сложившейся ситуации. Поездки из Франции в Россию и обратно в конце XIX века, напротив, мобилизовали массы, связывали народ и того, кто им правил, становились моментами национального единства. Они также являлись выражением ключевых политических моментов. Все попытки прощупать достоверность франко-русского альянса закончились появлением Феликса Фора в России и признанием со стороны царя существования союза, изменившего до неузнаваемости европейский политический пейзаж и продемонстрировавшего, что наступило время новых отношений между государствами.

Однако политика быстро вступила в свои права, и союз подвергся испытанию реальностью.

Если франко-русские отношения были одной из стабильных и успешных составляющих внешней политики Николая II, то этот успех во многом обязан тому импульсу, который им придал князь Лобанов-Ростовский. Муравьев оставался верным этому курсу, и желание французских руководителей укреплять союз ему только способствовало. Но Муравьев, как уже сказано, уступал как министр своему предшественнику. Он не имел собственного мировоззрения и предпочитал не докучать монарху. В результате на протяжении тех трех лет, что он возглавлял министерство, проводилась менее последовательная политика, которая скорее отличалась авантюризмом, чем преемственностью, и в итоге привела к утрате Россией за несколько лет авторитета, приобретенного ею в мире с тех пор, как она оправилась от Крымской войны.

Непоследовательность прежде всего проистекала из необдуманных поступков Муравьева, которые шли вразрез с генеральной линией России. Лобанов-Ростовский и те, кто вел с Францией переговоры о политическом соглашении и конвенции, внимательно следили, чтобы позиция России была четко обозначена. Россия хотела помочь Франции, сблизиться с ней, одновременно давая понять, что это не подразумевает никакой поддержки реваншистской политике Франции. Но в Париже, во время визита государя в 1896 году, Муравьев, напротив, намекал, что Россия окажет поддержку надеждам Франции на реванш. Впоследствии при каждой поездке императора министр вел речи, которые подрывали доверие к политике России. Так, в Берлине он выдвинул идею сформировать коалицию, направленную против Англии, противореча тем самым миролюбивой позиции, лежавшей в основе проекта, унаследованного от Александра III. В Вене он вел себя не лучше, выступая с предложениями, способными разжечь пожар войны на континенте. Он заявил там, что Россия признает права Австрии на Боснию и Герцеговину и даже на часть Новопазарского санджака. Эти предложения, столь расходящиеся с осторожными взглядами России, не произвели, впрочем, никакого впечатления на Вену. Более того, во время волнений на Крите он то утверждал, что у России лишь одна цель – гарантировать целостность Османской империи, то предполагал, что Россия может помочь Греции взять Крит под контроль, чтобы урегулировать проблему. Противоречивые высказывания, неосторожные в регионе, где Россия всегда так внимательно следила за своим образом державы, приверженной сохранению равновесия и мира, могли лишь привести в замешательство участников этих опасных конфликтов.