Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

В 1887 году балканский кризис привел Европу на грань войны; угроза была устранена, но причины ее сохранились. Восшествие на болгарский трон в 1888 году Фердинанда Саксен-Кобургского нанесло удар по престижу России, которая оспаривала его право на престол, поскольку его избрание не одобрил султан, как требовал Берлинский договор. И мог ли Александр III радоваться тому, что на трон, охраняемый Россией, взошел внук Луи-Филиппа? Он приложил тогда все усилия, чтобы избежать конфронтации с Веной и спасти таким образом мир. В основе конфликта вновь лежал германский вопрос, по-прежнему являвшийся приоритетным для России. Леруа-Больё отмечал в 1888 году: «Если в Санкт-Петербурге и сохранилась какая-то традиция со времен Семилетней войны, то это положительное отношение к альянсу с Пруссией».

Смерть Вильгельма I, безусловно, изменила ситуацию. Бисмарк, хотя и сохранял какое-то время свой пост, плохо ладил с новым монархом, а еще хуже – с генштабом, стремившимся к превентивной войне с Россией, которая воспрепятствовала бы ее подъему. Россия не могла не знать об этом, тем более на фоне таких сигналов, как «таможенная война» и ухудшение дипломатических отношений. К тому же в феврале 1888 года достоянием общественности стал секретный австро-германский договор от 7 октября 1879 года. «В случае, – гласил договор, – если бы одна из обеих империй, вопреки ожиданию и искреннему желанию обеих высоких договаривающихся сторон, подверглась нападению со стороны России, то обе высокие договаривающиеся стороны обязаны выступить на помощь друг другу со всею совокупностью военных сил своих империй… Если бы одна из высоких договаривающихся сторон подверглась нападению со стороны какой-либо другой державы, то другая высокая договаривающаяся сторона настоящим здесь обязуется не только не оказывать помощи нападающему против своего высокого союзника, но соблюдать по меньшей мере благожелательный нейтралитет по отношению к своему высокому договаривающемуся соучастнику». Как Россия могла игнорировать столь враждебное к себе отношение?

Тем не менее обе стороны предпринимали шаги по преодолению разногласий. Это были протокольные встречи Александра III и Вильгельма II. Бисмарк и Гирс готовили продление перестраховочного договора 1887 года, чему германский генштаб стремился помешать. Александр III, невзирая ни на что, оставался приверженцем союза с Германией, поскольку она являлась главным экономическим партнером России. Несмотря на все колебания внешнеполитического курса, Германия по-прежнему закупала в больших количествах пшеницу у России и на 80 % обеспечивала ее импорт промышленных товаров.

Отставка Бисмарка 20 марта 1890 года положила начало периоду неопределенности. Какой будет новая ориентация Германии? На другой день кайзер принял русского посла Павла Шувалова, чтобы уверить того в приверженности к сохранению курса, проложенного Бисмарком, и в своем желании продлить договор. Гирс и русский монарх два месяца ждали конкретизации этих предложений. Но в Берлине генштаб стремился убедить нового канцлера Каприви, что обстоятельства благоприятствуют превентивной войне, и Каприви благосклонно относился к такого рода высказываниям. Он считал, что германо-русское соглашение противоречит обязательствам, взятым в рамках Тройственного союза, что Германии стоит задуматься о включении в этот союз Англии и Румынии. Гирс не знал, что Каприви уже объявил кайзеру о своем намерении отказаться от любых соглашений с Россией. Когда немецкий посол Швейниц вернулся в Петербург, ему не дали полномочий подписывать какое бы то ни было соглашение. Гирс трижды – 31 марта, 14 мая и в сентябре – требовал продления договора и трижды получал отказ. Тогда, всячески стремясь к компромиссной договоренности, пусть даже отличной от соглашения 1887 года, он поручил Шувалову предложить Вильгельму II пересмотреть свою позицию, чтобы сохранить согласие по Балканам и подтвердить закрытие Босфора и Дарданелл. Получив отрицательный ответ на это предложение, он выдвинул другое: отказаться от статьи о Болгарии или осуществить простой обмен нотами. Каприви больше не реагировал, и Гирс сделал вывод, что с уходом Бисмарка похоронена и сама мысль о союзе с Россией. Наблюдая за поведением Вильгельма II, он убедился, что тот хочет прежде всего объединить Германию, Австрию и Англию, чтобы ослабить Россию.

Несмотря на это, Александр III долго не решался заключать договор с Францией. Но в 1890 году, когда по распоряжению французского правительства в этой стране были арестованы русские эмигранты, подозревавшиеся в подготовке к совершению терактов, отношение царя изменилось. И успех русских займов во Франции тому способствовал. Еще в 1889 году, получив сообщение о стычке казаков, занявших форт на побережье Джибути, с французскими войсками, Александр III постановил, что дело не стоит его внимания, и на франко-русских отношениях инцидент не сказался. Явный признак стремления уважительно относиться к Парижу. Затем премьер-министр Фрейсине при посредничестве посла Лабулэ предложил царю подумать о союзе. И, невзирая на сдержанность Петербурга, попросил пригласить в августе 1890 года генерала Буадефра, заместителя начальника генерального штаба, в Нарву на маневры русской армии; Вильгельм II и Каприви должны были на них присутствовать. Этот проект так и не осуществился, Александр III еще колебался. В следующем году идею подхватил Александр Рибо. Тем временем царь ознакомился с речью Теофиля Делькассе, выступившего в Национальном собрании за создание франко-русского союза. Перестав тянуть время, Александр дал наконец свое согласие, и 23 июля французская эскадра под командованием контр-адмирала Жерве стала на якорь напротив российской столицы и оставалась там до 4 августа. Царь на борту своей яхты, в окружении членов августейшей семьи в полном составе, выслушал с непокрытой головой «Марсельезу», запрещенный в России революционный гимн. Все отныне благоприятствовало переговорам. Впрочем, начались они, по сути, еще в марте, когда Гирс поручил послу Российской империи в Париже информировать французское правительство о том, что Россия заинтересована в союзе. В июле прибытие французской эскадры в Кронштадт показало, что время осторожного прощупывания почвы прошло. Германия, наблюдавшая за происходившим в Кронштадте, тем не менее, не воспринимала всерьез намечающееся сближение. Каприви заявил с трибуны рейхстага: «У царя миролюбивые намерения».