Элен Каррер д'Анкосс - Россия и Франция. От Петра Великого до Ленина

К концу 1860-х годов, в эпоху изменения европейского равновесия, внимание всех стран привлекает возрастающее немецкое могущество. В России общественность размышляет о Европе, где набирает силу Пруссия. В тот момент русская пресса пользуется преимуществами более либерального климата, и серьезные журналы предоставляют обществу площадку для настоящих дебатов и столкновения идей. «Колокол» Герцена, «Русский вестник», «Московские новости», «Вестник Европы» публикуют серьезных авторов. Например, Каткова, в молодости близкого к Бакунину и Герцену, а затем занявшего более консервативные позиции. Катков критикует пропрусскую политику Горчакова, находя ее опасной для России и славянства. Он пользуется значительным успехом у читателя, который разделяет точку зрения, выраженную полемистом, и, как и он, скорее склоняется к идее сближения с Францией. Российские чиновники становятся приверженцами поддержки Германии в противовес этому мнению в связи с определенным разочарованием Горчакова. Он постоянно отстаивал идею соглашения с Францией, демонстрировал ее логичность, но он же был уязвлен молчанием Наполеона III в ответ на его просьбу о пересмотре статей Парижского договора, хотя бы в отдаленной перспективе. Это объясняет, почему в итоге он примкнул к позиции Александра II с его ориентацией на Пруссию. Во Франции очень быстро ощутили последствия разочарования в ней России. Пруссия получила от Александра II обязательство, что Россия сохранит нейтралитет в случае франко-прусского конфликта.

Однако незадолго до этого в дружбе между Францией и Россией наступило временное улучшение. Поводом для него послужила Всемирная выставка, прошедшая в Париже в 1867 году. Наполеон III пригласил на нее Александра II, который приехал в Париж тем более охотно, что, помимо стремления эффектно продемонстрировать добрые отношения между двумя странами, русский император и его канцлер питали одну тайную надежду. Осознавая ловушку, в которую Франция попала в Мексике, они пришли к заключению, что в столь трудной ситуации Наполеон III будет более склонен принять во внимание давнюю российскую просьбу о пересмотре статей 1856 года. К тому же в Петербурге думали, что перспектива русско-прусского союза в момент, когда возрастающее могущество Германии беспокоило Францию, также способна повлиять на непреклонную позицию Наполеона III. Александру и сопровождавшим его сыновьям, наследнику Александру и великому князю Владимиру, оказали во Франции пышный прием, но политических инцидентов избежать не удалось. При проезде русского императора собрались польские манифестанты или сочувствующие делу Польши, освистали императорскую карету с криками: «Да здравствует Польша!» Еще более серьезный инцидент случился 6 июня. Когда Александр II и Наполеон III возвращались с военного парада, на котором первый присутствовал вместе с королем Пруссии, один за другим раздались два выстрела, со всей очевидностью – в русского императора. Они не достигли цели, оба императора сохранили невозмутимость, но Александр II сделал отсюда выводы. Стрелял молодой поляк. Почему же, думал Александр, французские власти не приняли необходимых предосторожностей и поляки, столь многочисленные в столице Франции и столь живо проявляющие ненависть к России, не находились под наблюдением? Почему их не удалили из столицы на время визита русского императора? Эта грубейшая оплошность отнюдь не способствовала сближению Парижа и Петербурга. К тому же Александр II заметил, что принимающая сторона не восприняла ситуацию трагически, по крайней мере не до такой степени, как он ожидал. Он думал, что несостоявшегося убийцу приговорят к смерти (как поступили бы в России), и собирался затем великодушно попросить о его помиловании, чем надеялся способствовать дальнейшему сближению двух стран. Но стрелявший был приговорен лишь к тюремному заключению, столь короткому, что пресса объявила о его скором освобождении одновременно с известием о приговоре. Александр II не смог проявить великодушие. К тому же защитник стрелявшего сказал на суде, что поступок мученика за Польшу понятен, и просил о снисхождении. Это еще сильнее убедило Александра в несерьезном, даже лицемерном характере любезностей, которые расточал ему французский император. Визит, теоретически способный, как рассчитывал русский император, укрепить ослабевшие дружественные связи, а то и содействовать повороту российской политики в сторону Франции (на что еще не оставлял надежды Горчаков), лишь снова углубил разрыв, с начала десятилетия не перестававший углубляться между двумя странами, которые, казалось, все должно объединять.