Иван Филиппов - Записки о «Третьем рейхе»

Это было время ожиданий важных внешнеполитических решений. Для иностранных журналистов эти дни были заполнены кипучей работой: встречами, беседами, поисками «достоверной информации» по интересовавшему всех вопросу — чем закончатся переговоры в Москве и что предпримет далее гитлеровская Германия. Каких только не распространялось слухов в этот период! Но среди этих нагромождений инспираций и дезинформации, «уток» и «пробных баллонов» господствовала одна неоспоримая для всех истина — Англия ведет двуличную политику, политику торга с Гитлером и одновременно шантажа в отношении СССР. На пресс-конференциях распространялись слухи об активных «прощупываниях» английской позиции с германской стороны путем засылки в Англию представителей немецкого «делового мира» [6] В конце июля в журналистских кругах стало известно, что Геринг направил в Лондон своего экономического советника Вольтата для участия в конференции по китобойному промыслу с поручением провести зондаж относительно английского курса политики. и посредников из Швейцарии и Швеции.

Выступление «Правды» 29 июля 1939 г. о тупике в московских переговорах вносило ясность в обстановку. Заявление газеты о том, что англичане и французы хотят такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств, раскрывало грязные цели правящих кругов Англии и Франции: их попытку проложить путь к сделке с агрессором.

Теперь все ждали, что же предпримет Советский Союз для расстройства сговора империалистических сил против страны социализма.

Помню один из субботних вечеров в августе. Мы сидели с пресс-атташе нашего посольства в бюро ТАСС у открытого окна, выходящего на тихую Клюкштрассе. С улицы в комнату врывались звонкие голоса детей и звяканье запоров закрывающихся на ночь магазинов. От Нолендорфплац несся мелодичный перезвон колоколов. Только что приобретенный мной «Телефункен» передавал из Москвы веселые волжские песни.

Предвечерняя идиллия была вдруг грубо нарушена — под нашими окнами застучали кованые солдатские сапоги, а затем заскрежетали гусеницы танков. Клубы бензинового перегара заполнили комнату. Немецкая воинская часть во всем снаряжении проходила по нашей улице.

Проклятые авантюристы, и когда только они сломают себе шею, — сказал я, захлопывая со злостью окно.

— Надо владеть своими чувствами, — сказал нравоучительно мой собеседник, — тебе приходится вращаться среди немцев и такие настроения могут помешать твоей работе.

Затем он сообщил, что в ближайшее время, очевидно, произойдет поворот в советско-германских отношениях. Англия и Франция, рассказывал пресс-атташе, намеренно затягивают в Москве переговоры, не желают брать на себя обязательства на случай агрессии и ведут себя неискренне. Они до сих пор не прислали в Москву делегацию для ведения военных переговоров, очевидно, из-за боязни обострить свои отношения с Германией. Советское правительство в таких условиях обязано позаботиться о том, чтобы не дать англичанам и французам натравить на нас Гитлера. В связи с этим не исключена возможность заключения советско-германского договора о ненападении.

Признаться, все эти вести произвели на меня ошеломляющее впечатление. В моей памяти еще были свежи гневные слова советского протеста по поводу разбоя гитлеровцев в Чехословакии. Я знал, как сильны чувства ненависти и отвращения в советском народе к фашистским захватчикам. Мне трудно было также представить, что гитлеровцы, смертельно ненавидящие нас, могут протянуть Москве «руку дружбы».

Но я все больше углублялся в смысл сказанных слов. Надо было принимать в расчет вопросы большой политики. Действительно, назревала опасность заключения соглашения Германии с Англией и Францией, поворота всей Европы против Советского Союза.

Когда мой друг сообщил затем о начавшихся уже переговорах между СССР и Германией и о том, что в ближайшее время Риббентроп выедет в Москву, я весь вечер находился под впечатлением важных надвигающихся событий, свидетелем которых я становился.

С каждым днем все более бросалось в глаза, как немецкие официальные лица, с которыми я был знаком, начинают менять свое отношение ко мне, проявлять внимание. Несколько дней спустя после описанного выше вечера на пресс-конференции в министерстве пропаганды один из сотрудников Геббельса спросил: