Юрий Андреев - Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

Юный рыбак. Фреска из Акротири (Фера-Санторин). XVI в. до н.э.

В этот период микенская цивилизация во многом уже освободилась от своей зависимости от более древней и более развитой цивилизации минойского Крита, которая к тому времени практически перестала существовать. Теперь стали яснее различимы ее собственные оригинальные черты и особенности, т. е. то, что более всего отличало ее от ее «старшей сестры». Для того чтобы почувствовать своеобразие микенской культуры и стоящего за ней этноса, лучше всего обратиться опять-таки к оставленным ею памятникам искусства и архитектуры. Любое произведение микенского искусства, будь то толосная гробница, дворцовый мегарон, украшающие его настенные росписи, покрытая орнаментом ваза или примитивная глиняная статуэтка, несет на себе ясно выраженную печать конструктивности или, попросту говоря, сделанности. Каждому из этих сооружений или предметов присущи одни и те же черты, являющиеся, так сказать, видовыми признаками искусства ахейской Греции: структурная ясность, соразмерность части и целого, устойчивость, графическая четкость и замкнутость контура или пластического объема. В своей совокупности все эти признаки как раз и создают впечатление искусственности данного объекта, показывают, что перед нами творение человеческих рук, отнюдь не пытающееся имитировать природу, не «прикидывающееся» каким-то выхваченным наугад ее фрагментом, как это сплошь и рядом случается в искусстве минойского Крита. Эта обособленность от мира природы, независимость от ритмов и циклов ее рождения, роста и умирания может быть понята как проявление, видимо не вполне осознанной, но все же достаточно упорной и настойчивой устремленности к неизменному, вечному, абсолютному. Как застывшие монументальные образы вечности, отрешенные в своем неподвижном величии от всего земного, преходящего, еще и сейчас воспринимаются грандиозные каменные блоки стен микенской и тиринфской цитаделей, мощные конструкции дромоса (коридора, ведущего к входу в гробницу), дверного проема и купольного свода так называемой «сокровищницы Атрея», самой большой из микенских толосных усыпальниц, мерный ритм движения торжественных процессий на фресках из дворцов Тиринфа, Пилоса, Фив и многие другие даже не столь масштабные памятники микенского искусства и архитектуры.

Рассматривая микенскую цивилизацию в наиболее протяженной исторической перспективе и сравнивая ее с тем, что было до нее и после нее, мы можем без особых колебаний оценить ее, с одной стороны, как ухудшенную, сильно варваризированную «копию» цивилизации минойского Крита, с другой же, как неудачный и, может быть, именно по этой причине отвергнутый историей «черновик» классической греческой цивилизации. Благотворное воздействие минойской культуры на культуру микенских греков в период ее становления совершенно очевидно. О нем свидетельствует целый ряд важных культурных новшеств, пришедших в Грецию с Крита — от фасонов женской одежды и типов вооружения до системы бухгалтерского учета и организации дворцовых хозяйств. Однако обратное влияние микенской цивилизации на коренное население Крита после завоевания острова ахейцами в XV—XIV вв. до н. э. обернулось для него безысходным регрессом и духовной деградацией. Многому научившись у минойцев в плане чисто материальном, успешно усвоив и даже усовершенствовав их основные достижения в сфере ремесленной технологии, бытового благоустройства, управления государством и т. д., практичные греки, однако, так и не сумели ввиду явной несовместимости их менталитетов по-настоящему проникнуться мироощущением своих учителей. Именно поэтому микенское искусство обычно дает грубо упрощенную схему образов зримого мира там, где искусство Крита предлагает нам их тонкую, одухотворенную стилизацию, настроенную в унисон с ритмами живой природы. В известном смысле это было возвращение вспять к примитивному языку первобытных магических символов, который был основой эгейского искусства в эпоху неолита и ранней бронзы.

Отдаленное «фамильное» сходство микенской цивилизации с другой высокой культурой — культурой античной Греции — также не вызывает сомнений. В основе этого сходства лежит, надо полагать, этническое и прежде всего духовное родство микенских греков с их далекими потомками, жившими в I тыс. до н. э. Некоторые существенно важные черты микенского менталитета явно предвосхищают хорошо знакомые нам по литературе и искусству особенности духовного облика греков гомеровского и еще более позднего времени. Такими чертами могут считаться, во-первых, героический, волевой порыв, особенно ясно выраженный в микенском искусстве периода шахтовых могил, и, во-вторых, своего рода зачаточный рационализм, ощутимый как в микенской архитектуре, так и во многих произведениях искусства. Однако ни одна из этих возможностей, заложенных в «генетический код» микенской цивилизации, вероятно, уже при ее рождении, так и не смогла по-настоящему развиться в видимо недостаточно благоприятном для них «климате» эгейского бронзового века. Героический пафос первых ахейских завоевателей постепенно иссяк, поглощенный бюрократической рутиной дворцового государства и в силу этого не смог стать питательной почвой для самосознания и самоутверждения свободной человеческой личности как главной предпосылки античного индивидуализма. Рациональное мышление микенских греков, судя по всему, не продвинулось дальше создания простейших знаковых систем, представление о которых могут дать, с одной стороны, линейная слоговая письменность (так называемое «письмо Б») и основанные на ней методы учета и контроля, действовавшие в дворцовых хозяйствах, с другой же, репертуар орнаментальных мотивов, использовавшихся в микенской вазовой и настенной живописи. Обе эти системы в равной мере базировались на принципах элементарного анализа, стандартизации и фиксации материальных объектов, попавших в поле зрения писца или художника. Никаких признаков пробуждения научной или философской мысли, попыток углубленного постижения природы и человека средствами искусства во всем культурном наследии микенской эпохи до сих пор обнаружить не удалось.