Иван Рожанский - Античная наука

4. В мифологических представлениях некоторых народов предыдущий мотив дополняется мотивом периодической гибели и нового рождения вселенной (миф о « гибели богов» в германо-скандинавских легендах, идея «большого года», встречающаяся в древнеиранских религиозных текстах). В греческой мифологии этот мотив в явном виде не фигурирует, но подспудно ощущается в намеках на непрочность царства Зевса и на возможность его низвержения новым властелином мира. У досократиков этот мотив был использован Анаксимандром и, возможно, Анаксименом, далее Гераклитом и — в особенно отчетливой форме — Эмпедоклом.

Из сказанного вытекает, что космогонические концепции досократиков чрезвычайно многим обязаны космогоническим мифам предшествующей эпохи — как греческим, так и восточным. Греческим источником, откуда ранние мыслители черпали свои космогонические мотивы, была прежде всего «Теогония» Гесиода, что же касается восточных заимствований, то они иногда могли быть прямыми и непосредственными (как это, по-видимому, имело место у Фалеса), иногда же носили опосредованный характер, поскольку в самой греческой мифологии существовали сюжеты, имевшие восточное происхождение. Это относится, в частности, к мифу о титане Кроносе, оскопившем своего отца Урана. Сравнительно недавно в числе прочих археологических находок была обнаружена клинописная запись значительно более древней хетто-хурритской версии этого мифа, в которой в качестве точного аналога Кроноса выступает бог Кумарби. Перенесение этого сказания на греческую почву произошло, по-видимому, задолго до Гесиода — может быть, еще в крито-микенскую эпоху.

«Теогония» была произведением эпической поэзии. Но если не ограничиваться космогонической проблематикой, а посмотреть на значение этой поэзии в более широком плане, то надо признать, что не только «Теогония», но греческий эпос в целом сыграл огромную роль в становлении рационального, а следовательно, и научного мышления древних греков. Дело не только в том, что эпическая поэзия — нам она известна лишь по произведениям, дошедшим до нас под именами Гомера и Гесиода,— снабжала греческую науку теми или иными мотивами или сведениями, а прежде всего в том, что она способствовала разрушению религиозно-мифологического мировосприятия, с одной стороны, подвергая традиционные мифы рационалистической обработке, а с другой — эстетизируя их. И в том и в другом случае исчезало непосредственное отношение к мифу, как к живой реальности.

Момент рационализации особенно отчетливо ощущается у Гесиода. Уже в образе Хаоса (который, по-видимому, не принадлежал к числу фигур традиционной мифологии, а был созданием творческой фантазии самого Гесиода) религиозно-мифологический элемент оказывается доведенным до минимума. Хаос — зияющая бездна - примитивный прообраз будущей идеи пространства — Фактически лишен следов какой-либо персонификации. После Хаоса, но не из него, возникают три божества, вернее три космических сущности. Во-первых, «широкогрудая Гея», Земля, вечно незыблемое основание всего сущего. Во-вторых, Эрос, Любовь, сладостная причина всех зачатий и рождений. В-третьих, мрачный Тартар, в общей структуре мироздания представляющий собой естественную антитезу звездному Небу (Урану), порождаемому Землей (Геей) без участия какого-либо мужского партнера. Подобным же бесполым способом Земля порождает горы и пустынное, шумящее волнами море — Понт. Естественный процесс космообразования завуалирован лишь очень слабой персонификацией космических понятий. В этой части поэмы нет пересказа традиционных мифов, здесь работает собственная мысль Гесиода, в силу чего он оказывается прямым предшественником ранних греческих «физиков».

В другой поэме Гесиода, в «Трудах и днях», рационализация мифологического материала выражается в сведении его до уровня притчи, имеющей морально-дидактическую окраску. В греческой мифологии известен образ Эриды — богини раздора (напомним читателю, что Эрида, которая не была приглашена на пир богов, явилась туда сама и бросила яблоко, послужившее причиной спора между тремя богинями, приведшего в конечном счете к Троянской войне). Гесиод в целях морального наставления говорит о двух Эридах — хорошей и дурной. Затем излагаются два мифа, имеющие явно нравоучительную окраску: миф о Прометее, Эпиметее и Пандоре и миф о пяти поколениях, известный не только в Греции, но и на Востоке. А затем следует уже не миф, а типичная басня о ястребе и соловье. Процесс эволюции от мифа к нравоучительной басне представлен в этой поэме Гесиода очень отчетливо.