А Слободской: Среди эмиграции [Мои воспоминания. Киев-Константинополь, 1918-1920]

Напротив пл. Таксим, через дорогу, старые, с выбитыми стеклами и полуразрушенные турецкие казармы. Одно время они были заняты французскими войсками и техническими командами.

Мак-Магон и Таксим были известны беженцам не только в Константинополе, но и далеко за пределами его.

В казармах Мак-Магон также обосновался ряд предприятий беженцев: ночлежка, русско-американский гараж, курсы шофферов, ветеринарный лазарет, бега и скачки с собственной конюшней беговых лошадей.

Темная и холодная зимняя ночь, снег с дождем и северный ветер с моря, пронизывающий все насквозь. В темноте, по колено в грязи, пробираются одинокие сгорбившиеся фигуры вдоль казармы Мак-Магон. Наконец, за поворотом, вдали мелькает слабый огонек фонаря со свечой. Ход ускоряется. Все спешат скорее добраться до фонаря и укрыться от непогоды. Фонарь слабо освещает вход в калитку и огромную, зияющую чернотой, подворотню с колоннами. Это вход в ночлежку. Направо на возвышенности, при входе на лестницу, с фонарем на маленьком столике, сидит беженец-кассир. Все молча подходят к нему. Дрожащими, посинелыми, мокрыми от дождя пальцами достают из карманов пиастры и платят кассиру. Тот выдает билет с номером и записывает у себя номер билета и фамилию ночлежника. Последний, получив билет, уже более спокойно и медленно подымается наверх. С площадки направо, по полутемному коридору, ход в… «спальный зал». Огромный зал освещен тремя пятисвечными электрическими лампочками. Это бывшая казарма. Грязное, десятки лет неремонтировавшееся помещение. Кое-где с потолка льется вода; выбитые и заклеенные картоном окна, грязный и изъеденный крысами, с зияющими дырками пол, стоящая посредине железная печь, несмотря на то, что она все время топится, тепла не дает. Наконец, посредине и вдоль стен сплошные деревянные нары с тучами клопов и вшей. Кое-где, одиночками и группами, сидят темными пятнами группы людей. Это ночлежники, русские беженцы, собирающиеся сюда на ночь. Бездомные, оборванные, голодные и больные, они загоняются с улиц в эту грязную берлогу-ночлежку. Еще рано. Одни молча роются в своем грязном тряпье и ловят вшей, которых пачками сбрасывают на пол. Другие тихо беседуют и делятся впечатлениями и успехами истекшего дня. Третьи, около печки греют свои закостеневшие, посиневшие члены изможденного, худого тела и сушат промокшую насквозь рваную одежду и дырявые ботинки. Часть ушла в «буфет», который находится здесь на площадке лестницы. Обстановка буфета соответствует ночлежке, только немного больше света. За грязными столиками сидят беженцы. Каждый занят своим несложным делом. Пьют чай с куском хлеба, ужинают консервами с луком, пьют, наливая под столом, все ту же водку Кромского и К 0. Редкие фигуры сидят, упершись неподвижными, тоскливыми взглядами в одну точку. Здесь же среди ночлежников сидит и пьет свой вечерний чай владелец ночлежки и буфета, русский беженец-полковник. Спиртные напитки в буфете запрещены так же, как и вход пьяным, но пьяные — нередкие гости. С различными хитростями, или просто разжалобив кассира, они пробираются в ночлежку. Устраивают очередные драки и дебоши с пробиванием голов друг другу. Нередко, спившиеся окончательно, ночью здесь же, на нарах, умирают, и только утром проснувшиеся соседи обнаруживают уже похолодевший труп.

Часов около 10 вечера ночлежка полна. Человек около двухсот беженцев нашли себе на ночь пристанище. Некоторые уже спят больным, галлюцинирующим сном. Другие с проклятиями и ругательствами устраиваются на нарах. Впоследствии ночлежка была переведена в другое помещение в тех же казармах. Была выделена отдельная комната, где помещалась «аристократия» опустившегося беженства. Вместо сплошных нар здесь были отдельные нарки и на ночь выдавалась тростниковая циновка. Как в том, так и в другом отделении ночлежки были свои авторитеты. В общем отделении — «Сережа-матрос». Почти четырехэтажного роста, гигант, с огромными кулачищами, вечно пьяный, — он был господином «общего» и выразителем его настроений. В «отдельной» — Штюрмер. сын царского министра Штюрмера, вечно пьяный рыжий горбун. Впоследствии от перепоя он умер в русском госпитале.

В «общем» политическими вопросами не занимались, изредка кто-нибудь, будучи в злом настроении, прокатывался по адресу тех и той…, благодаря которым они лишились человеческой жизни. И их больше всего и исключительно интересовал вопрос: «где бы завтра достать пошамать и выпить спиртяги». Зато в «отдельной» — боевое настроение с вечера до утра. «Монархизм, царь, погромщик, приедешь, будем пороть» и т. д. склонялось во всех падежах. Большинство из них жили случайными подачками — субсидиями Белого Креста и драгоманата. Этого вполне хватало на жизнь в ночлежке.