Андрей Юрганов - Категории русской средневековой культуры

А.С. Лаппо-Данилевский же писал: «Историк также пользуется понятием о единообразии психики, например, в тех случаях, когда он рассуждает о единообразии в единстве и цельности человеческого сознания, исходя из положения, что единство и целостность сознания, например, у А (историка) и В единообразны, историк может заключить, что он, на основании единства и целостности своего сознания, сумеет понять значение освоенного им элемента сознания В в сознании самого В. Лишь опираясь на такую предпосылку о единообразии психической природы человека, историк может сознательно пользоваться заключением по аналогии... для того, чтобы действием известных психических факторов, объяснять внешние обнаружения чужой жизни, которые доступны его собственному чувственному восприятию» (Лаппо-Данилевский А.С. Там же. С. 314). Заметим, не случайно, что историк почти ничего не говорит о проблеме языка как средстве выразить свое миропонимание. Принцип аналогии в постижении прошлого практически исключает проникновение в смыслополагательную сферу изучаемого человека и фактически заменяет ее мифологемой исследователя. «Момент научной «пригодности» источника для историка, — писал ученый, — получает существенное значение и при подборе исторического материала. Если бы историк должен был иметь в виду весь материал, какой только имеется для изучения каких бы то ни было фактов прошлой жизни человечества, он, при всей его фрагментарности, легко мог бы затеряться в нем; при работе над материалом историк должен иметь какую-нибудь руководящую точку зрения; но раз исторический материал есть только средство для ознакомления с фактами, то, очевидно, такой руководящей точки зрения нельзя найти в нем; критерий подбора материала зависит от той познавательной цели, для которой он должен служить, а таковою оказывается познание не какого-либо факта, а такого факта, который имеет историческое значение. Следовательно, подбор материала зависит от того, в какой мере он пригоден для создания факта с историческим значением» (Там же. С. 378). Факт «с историческим значением» в данном аспекте — априорное построение историка.

Вопрос «что было на самом деле?» решается для нас в контексте изучения того, что есть «предмет истории». «История есть сама для себя и объект и субъект, — писал А.Ф. Лосев, — предмет не какого-то иного сознания, но своего собственного сознания. История есть самосознание, становящееся, т.е. нарождающееся, зреющее и умирающее самосознание...» [39] Лосев А.Ф. Указ. соч. С. 150. . Сознание есть особого рода бытие, имеющее свои собственные законы существования. История как самосознание — вот то предметное направление, которое соответствует историко-феноменологическому изучению русской средневековой культуры.

Почему этот поворот в науке актуален? Какова историографическая традиция? Отметим наиболее существенные теоретические позиции предшествующей литературы.

Крупнейшим достижением дореволюционной исторической науки можно по праву считать «Очерки по истории русской культуры» П.Н. Милюкова. В них нашли отражение наиболее значимые идеи науки и наиболее острые дискуссионные вопросы исторической гносеологии.

Ученый впервые в исторической науке объяснил причины возникновения проблемы синтеза в исследованиях по русской культуре. История «событий» отошла на второй план перед историей «быта»: «изучение внешней истории (или, так называемой, прагматической, политической) должно было уступить место изучению внутренней (бытовой или культурной )» [40] Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Спб., 1904., Ч. 1. С. 3. . П.Н. Милюков обратил внимание на то, что большинство историков нового направления находило почву для согласия лишь в самых общих позициях, тогда как вопрос о содержании культурной истории (цели ее) порождал «величайшее разногласие»: «Одни готовы считать главным предметом культурной истории — развитие государства, другие — развитие социальных отношений, третьи — экономическое развитие». Помимо того, для одних «культурная история» — это история духа, для других — материальности. П.Н. Милюков самоопределился в том, что признал несущественной борьбу терминов и призвал остановиться на «широком смысле»: «культурная история» включает в себя и экономическую, и социальную, и государственную, и умственную, и нравственную, и религиозную, и эстетическую стороны.

Милюков считал, что более «простые явления» общественного развития» следует отличать от «более сложных». Принципиальным можно считать следующее положение историка: «Если где-нибудь можно различать простое и сложное, то это не в разных сторонах человеческой природы, а в различных ступенях ее развития. В этом последнем смысле развитие каждой стороны исторической жизни начинается с простого и кончается сложным. Чем мы ближе к началу процесса, тем элементарнее проявления различных сторон жизни, — материальной и духовной, — и тем теснее эти стороны связаны друг с другом» [41] Там же. С. 4. .