Андрей Юрганов - Категории русской средневековой культуры

Мы уже упомянули, что важнейшее средство, при помощи которого человек излагает свои мысли, осмысливает мир, — язык [57] Портнов А.Н. Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX-XX вв. Иваново, 1994. , который, по определению В. Гумбольдта, «есть орган, образующий мысль». Гумбольдт обращал также внимание и на то, что язык, «слово» не есть сам по себе объект, «это нечто субъективное, противопоставленное объектам; однако в сознании мыслящего оно неизбежно превращается в объект, будучи им порожденным и оказывая на него обратное влияние» [58] Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985. С. 399. . Иначе говоря, именно язык создает миф, в котором живет человек. Не только человек прошлого, но и сам историк является носителем определенной языковой мифологемы. Контакт исследователя с историческим источником, в котором естественно выражается иной миф его автора, неизбежно ведет к диалогу разных культур. Способом, при помощи которого осуществляется этот диалог, является источниковедение. Оно вооружает исследователя специальной техникой понимания текста, интерпретация текста — конкретное воплощение диалога. Именно диалога, потому что от вопросов исследователя зависят и «ответы» источника, от угла зрения — глубина взаимности. Историк как бы выходит за пределы собственного мифа посредством саморефлексии и входит в «чужую» территорию мифа при помощи анализа [59] Гуревич А.Я. Указ. соч. С. 106-107. . В этом анализе сталкиваются древнерусский и научный языки — живой, но не существующий, и существующий, но не обыденный. Острота столкновения может выражаться и в полном непонимании друг друга...

Одной из главных особенностей древнерусского языка является его нетерминологичность. Поэтому большинство средневековых слов-понятий невозможно сходу перевести, перекодировать при помощи метаязыка науки. Значения слов, которые фиксируются словарями, не исчерпывают их лексического богатства, поскольку всякий знак — потому и знак, что вокруг него существует неисчислимое количество индивидуальных смыслов, зафиксировать взаимосвязи которых практически бывает просто невозможно. Для максимального приближения к смыслополагательной сфере необходимо почти всегда проводить дополнительную работу по выявлению лексико-семантических полей того или иного понятия, чтобы при помощи синонимов или иных самоопределений, а также «родственных» текстов, дать многоуровневый комментарий истоков семантического наполнения той или иной лексемы [60] Камчатнов A.M. Лингвистическая герменевтика. М., 1995. .

Категориальностъ культуры обнаруживается именно в словах, ставших для средневековых людей ключевыми. А.Ф. Лосев особо подчеркивал, что слова представляют собой орудия самосознания.

Символическая самооснова смыслополагания может быть признана категорией только при условии, что она представлена тремя формами своего бытия: она проявляется, и потому фиксируется некий ее эмбриональный компонент; существует в развитой форме; и по своим же внутренним причинам перестает существовать. Не всякое явление духовной жизни категориально. Так, святость — важнейшая субстанция христианской культуры — не может быть в нашем понимании категорией, потому что она существовала задолго до средневековья и существует поныне. Категориальное описание средневековой культуры относится не ко всем сторонам духовной жизни людей, а лишь к тем, которые определяют ее как сущностный феномен ушедшего в небытие сознания.

Для нас значимо, что истина — это сфера глубоких переживаний, художественных осмыслений, вечных научных поисков. Средневековый человек тем отличался, что настрой его был иной: истина для него уже открыта и определена в текстах Священного Писания. Смысловое содержание «правды» и «веры», столь волновавшее средневековых людей, не только отличается от современного, но и — парадоксальным образом — семантически противоположно ему. А между тем, «правда» и «вера» в своих символических самоосновах хранят тайну средневекового миропонимания. Оно изменяется лишь к концу XVII в., — на смену приходит качественно иное осознание «веры христианской», которое соответствует определению ее, данному еще апостолом Павлом, но по разным причинам, — о чем и рассказывает первая глава, — не принятое средневековыми людьми.