Можно возразить, что этот вид экономического объяснения слишком примитивен. Скорее не просто ухудшение материального положения крестьян, но тотальное уничтожение всего их образа жизни, самих оснований крестьянского быта – собственности, семьи, религии – оказывается причиной революционной ситуации. Но факты вновь говорят противоположное. Массовое восстание подняли не английские крестьяне, брошенные на произвол судьбы из-за политики огораживаний, но французские, которым она всего лишь угрожала. Русская крестьянская община в 1917 г. осталась в основном нетронутой. И, как подробнее показано ниже в этой главе, не крестьяне на востоке Германии, где прокатилась помещичья реакция, приведшая к восстановлению крепостничества, подняли кровопролитные мятежи в XVII в., но крестьяне на юге и западе страны, в целом сохранявшие и даже развивавшие свой традиционный образ жизни. Как мы увидим, к истине ближе прямо противоположная гипотеза.
Романтическая и консервативная традиция XIX в. порождает еще один известный тезис о том, что, если благородный аристократ живет среди своих крестьян в сельской местности, вероятность ожесточенного крестьянского выступления меньше, чем в тех случаях, когда пристрастившийся к роскоши помещик уезжает жить в столицу. Истоком этой теории, по-видимому, является контраст между судьбами французской и английской аристократии в XVIII–XIX вв. Однако русские помещики XIX в. часто проводили большую часть своей жизни в своем поместье, что не помешало крестьянам сжигать усадьбы и в конце концов устранить дворянство с исторической сцены. Даже для самой Франции этот тезис сомнителен. Современные исследования показали, что отнюдь не вся знать жила при дворе; многие помещики вели морально образцовую жизнь в сельской местности.
Несколько ближе к истине может оказаться мнение, что массы деревенского безземельного пролетариата являются потенциальным источником восстаний и революций. Огромная численность и явная нищета деревенского пролетариата в Индии, похоже, опровергают эту теорию. В то же время многие из этих людей привязаны к господствующей системе благодаря владению крошечным участком земли и через кастовые отношения. Там, где подобные связи рушились либо вообще никогда не существовали, как в плантаторской экономике, функционировавшей за счет очень дешевого наемного труда представителей другой расы или рабов, шансы на восстание были намного выше. Хотя рабовладельцы американского Юга, вероятно, преувеличивали свои опасения, в других случаях было достаточно оснований для страхов перед восстанием: в Древнем Риме, на Гаити и в других странах Карибского бассейна в XVIII–XIX вв., в некоторых областях Испании Нового времени, а также не так давно – на сахарных плантациях Кубы. Но даже если эта гипотеза продемонстрирует свою правильность при более тщательном изучении, она не предложит никакого объяснения для исторически важных случаев. Деревенский пролетариат этого типа не играл никакой роли в русских революциях 1905 и 1917 гг. (см.: [Robinson, 1932, p. 106]). Хотя китайский случай хуже задокументирован, а банды бродячих крестьян, по различным причинам вынужденных оставить свою землю, играли здесь заметную роль, революционные выступления 1927 и 1949 гг. точно не были связаны с деревенским пролетариатом, трудившимся в крупных поместьях. Не приводило это и к революционным всплескам в XIX в. В качестве общего объяснения эта теория попросту не работает.
Отказавшись от материальных объяснений, естественно обратиться к гипотезам, указывающих на роль религии. На первый взгляд этот путь кажется многообещающим. В индуизме можно найти множество объяснений пассивности индийских крестьян. Вообще органическая космология, легитимирующая роль правящего класса и нашедшая свое выражение в теории вселенской гармонии, которая внушает покорность и примирение со своей судьбой, очевидно, может стать сильным препятствием для восстания и бунта крестьян, если те придерживаются ее принципов. Здесь сразу возникают сложности. Такие религии порождаются городскими жреческими классами. Уровень их поддержки среди крестьян проблематичен. В целом для крестьянской общины характерно наличие подспудных верований, отличных от религиозных взглядов образованного слоя и часто находящихся в прямой оппозиции к ним. Лишь фрагменты этой скрытой традиции, передаваемой из уст в уста из поколения в поколение, обычно сохраняются в исторических записях, да и то, вероятно, в искаженной форме.
Читать дальше