Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Навстречу нам уже несся звук колокола, вселяя скорбь, вливая тревогу в душу. Колокол ударял заунывно и как-то особенно протяжно. «Это звон по покойнику», – подумал я и перекрестился. Звонили в церкви Рождества Богородицы в соседнем селе. Дорога наша лежала через село, и я спросил Ваську, кто там умер. Он не знал. Это меня удивило, я стал прислушиваться, и сердце мое, как и утром, опять сжалось от какой-то щемящей тоски. А колокол все продолжал мерно и заунывно ударять каждые две-три секунды, и чем ближе мы подъезжали к селу, тем яснее и чище становился этот звук.

День был хотя и морозный, но пасмурный. Такие дни нередки в конце зимы. Совершенно неожиданно для взора вдруг открылось как на ладони перед нами село. Мы уже въезжали в село, и большая приходская церковь с широко распахнутыми воротами ограды сейчас же бросилась мне в глаза. Эти настежь открытые ворота как бы ждали покойника, призывали его, готовые, как только он переступит порог, навсегда закрыться за ним. Печальный перезвон колоколов указывал, что покойник уже близко. Повернув направо, мы выехали на широкую улицу села, и тут нашим глазам предстала печальная картина: к церкви приближалась погребальная процессия.

Я узнал нашего приходского священника отца Михаила, он был в стареньком облачении, в потертой черной скуфье, с кадилом в руках, которым по своей всегдашней привычке размахивал усиленно и высоко по сторонам. Крышку гроба нес на голове старик. Покойник в простой тесовой домовине, с открытым лицом и по местному обычаю с бумажным венцом в руках, тихо и мерно качался на носилках, которые несли четверо мужиков. Сзади, причитая и голося, шло несколько баб и детишек. Похороны были бедные, и покойника провожали только родные.

Я снял шапку, и мы медленно двинулись навстречу покойнику. Отец Михаил меня узнал и поклонился. В это время мы уже поравнялись с покойником, и я взглянул на его лицо: оно было сосредоточенно-важно и уже не от мира сего…

Эта встреча произвела на меня тяжелое впечатление: в народе существует поверье, что встретить покойника – не к добру, в особенности нехорошо, когда покойника несут вам навстречу. Я знал об этом и, как человек суеверный, очень расстроился. Быть беде, думалось мне, когда мы мелкой рысцой трусили по широкой улице, где много мужиков стояло у своих дворов. Они, очевидно, выходили встречать покойника, а теперь остались посудачить да помянуть ушедшего кто добрым, кто равнодушным словом.

Я всегда жил мирно с соседями, а потому нисколько не был удивлен, что решительно все низко мне кланялись, а многие посылали вслед всякие добрые пожелания. Тяжелое чувство долго не покидало меня. Раздумывая над этим, я вспомнил, что, упаковывая мои вещи, уронили большое туалетное зеркало и оно со звоном упало на пол. Это тоже была плохая примета, особенно если бы зеркало разбилось. Уронивший изменился в лице, со страхом взглянул на меня и быстро нагнулся, чтобы поднять упавшее зеркало. «Слава богу, не разбилось! – сказал он и облегченно вздохнул. – А все же это плохая примета, что зеркало упало». Нехорошо было и то, что, прощаясь со мною, потерял сознание старик Никанорыч. И то, что я покинул навсегда свой дом, будучи не в состоянии по древнему русскому обычаю попросить перед отъездом своих ближних и присутствующих присесть хоть на минутку, сказав при этом: «Пускай всё доброе садится, а злое испаряется, как дым». Только после этого следовало трогаться в путь.

«Нехорошо, – подумал я тогда. – Что-то ждет меня впереди, что-то будет?..» К этим тяжелым мыслям прибавлялись и другие, такие же нерадостные. Было жаль Прилеп, было жаль так быстро промелькнувшей жизни, страшило будущее, полное неожиданностей, пугало отсутствие средств, беспокоила будущность моих любимых лошадей, рисовалась моя жизнь в революционные годы, подобная сумрачному ноябрьскому дню, мучило столь незаслуженно нанесенное мне оскорбление. О многом и многом еще думалось мне тогда, и совсем неудивительно, что слеза не раз набегала на мои ресницы и застывала на щеках. Тяжело было на душе.

Показалось Тихвинское, до Засеки было уже рукой подать, и вскоре мы обогнули казенный лес, выехали на шоссе, дорога пошла среди дач, потом под гору, и в глубокой котловине показалась крохотная станция, затерянная среди лесов, – Козлова Засека, [227]так хорошо известная всему образованному миру благодаря своей близости к Ясной Поляне. Прилепцы с моими вещами уже ждали меня. На станции тоже, очевидно, знали о моем приезде и о том, что произошло в Прилепах, ибо не успел я выйти из саней, как начальник станции, старик, с давних пор знавший меня, вышел меня встречать. Мы обменялись приветствиями, он тихо и боязливо, чтобы не привлекать ничьего внимания, выразил мне сочувствие, и мы прошли в товарную контору.