Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Между тем Буланже не только перестал у меня бывать, он перестал делать мне доклады и сносился только с Поповым, который был его непосредственным начальником. Но Павел Александрович не удовольствовался и этим, он стал подбирать материалы против меня и сделал свой первый мотивированный донос в Рабоче-крестьянскую инспекцию. Я узнал об этом и был, конечно, поражен, но в еще большей степени огорчен. Продолжая поход против меня, Буланже склонил на свою сторону Руденко: от него, знавшего все дела по заводу с первых дней революции, он рассчитывал получить какие-нибудь компрометирующие меня материалы. Смещенный на низшую должность за систематическое хищение овса, Руденко считал себя обиженным и потому вошел в сговор с Буланже. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что его сын был «другом» мадам Буланже.

По директивам Буланже Руденко сгруппировал вокруг себя рабочих и начал, по его собственным словам, «рубить собрание» – пролетарское выражение, смысл которого я тогда еще плохо себе уяснил, но которое означало «выступать против кого-либо и валить его». Руденко стал меня обвинять во всех грехах и дошел даже до утверждения, что я и в лошадях-то ничего не понимаю. Его выступления имели большой успех, и атмосфера в заводе сгустилась. Отсюда она распространилась в Тулу, в профсоюз, и была поддержана завкомом Матюхиным, пустым и негодным мальчишкой. Профсоюз, который все время был против меня – бывшего помещика, почувствовал, что мое дело скверно, и стал нажимать на Матюхина, требуя от него решительных действий. Так против меня составился целый фронт. Буланже открыто праздновал победу и всем говорил, что дни моего пребывания в Прилепах сочтены. Положение стало чрезвычайно трудным, но я считал, что нарыв еще не созрел.

Вот в это тяжелое время Попов перешел на сторону Буланже. Я стал замечать перемену в его обращении со мной, меня поражало его недовольное лицо, разговоры о том, что я со всех деру шкуру в пользу завода, он мало получает, а другие управляющие заводами живут хорошо и имеют доходы. Это было явным влиянием Буланже, но я прекрасно понял, кто так настроил Попова. Опять сыграла роль женщина – жена Попова, красивая, но глупая и толстая баба.

В начале революции она вышла замуж за тульского лесопромышленника, а когда того обобрали, бросила его и пошла служить в Финотдел, где имела большой успех, и не только по службе. Не знаю, как ее подцепил Попов, но в Прилепы он ее привез уже как свою жену. Я слышал, что мать Попова, почтенная Татьяна Ефимовна, была очень против этого брака. Мадам Попова тоже желала одеваться, тоже хотела иметь лакированные туфельки, а может быть, и любовника, а потому, как говорили деревенские сплетники, по вечерам изрядно грызла своего мужа и советовала ему отвернуться от меня и быть заодно с Буланже. Тут еще сам Попов совершил какую-то бестактность, и я прикрикнул на него. По старой привычке Попов вытянулся и смолчал, ибо был неправ, но его жена попыталась из этого раздуть целую историю.

Пришел запрос из рабочего комитета, на него я не счел нужным отвечать, хотя прекрасно сознавал, что против меня накапливается материал. Попов стал осторожно критиковать мои распоряжения, однако же со мною отношений не рвал и был при личных встречах корректен, что мне по прямоте моей натуры было еще неприятнее. С Буланже, по крайней мере, отношения были ясные: мы были врагами и друг другу не кланялись. А главной виной Попова было, конечно, то, что он давал на меня материал заведующему рабочим комитетом Матюхину, всячески выдвигал себя на мое место, стал ездить с ним в профсоюз и через него повел борьбу со мною в Туле.

Пошел против меня и нашедший приют в Прилепах свойственник Попова – князь Мышецкий. [203]С ним я познакомился в доме Попова, и князь произвел на меня приятное впечатление. Это был стройный и красивый молодой человек с породистым лицом, воспитанный, умевший себя держать в обществе и очень неглупый. Как мне впоследствии пришлось узнать, он был сыном одного из обедневших аристократических родов, а его мать, полька по национальности, была в Туле учительницей музыки. Мышецкие были бедны, в городе их мало знали, но когда я кое-кого спросил о них, то получил самые лучшие отзывы. Вот почему я был рад, что Н. А. Мышецкий поступает к нам. Он оказался замечательным, прямо-таки выдающимся хозяином: за что бы ни брался, все выходило споро и хорошо. В самое короткое время он кое-что отремонтировал, кое-что поправил, что-то построил, что-то разобрал, подобрал рабочих лошадей – не только взял хозяйство в свои руки, но и отлично повел его. У Мышецкого был талант к сельскому хозяйству, было призвание к этому делу, иначе я не могу себе объяснить тех результатов, которых он добился. Словом, это был чрезвычайно одаренный, способный и даже талантливый человек.