Яков Бутович - Лошади моего сердца. Из воспоминаний коннозаводчика

Хочу ещё рассказать о приезде Щербатова в Хреновое. Назначенный управляющим коннозаводством, князь попал в Государственный конный завод впервые. Ревизионная комиссия, которая была им приглашена, состояла всего лишь из двух лиц – ремонтера А. Ф. Грушецкого и меня. Я был своим человеком в Хреновом, Грушецкий тоже неоднократно там бывал, а для Щербатова все было ново и интересно. Когда я приехал, Щербатов уже оказался на месте и с ним вместе приехал Грушецкий. Заводом временно управлял полковник Богдашевский, потом получивший назначение управляющего. Это был симпатичный человек, скромный, простой, но, конечно, он не был подходящим управляющим для Хренового. Как мог его назначить Щербатов, я до сих пор недоумеваю. Богдашевский во всех отношениях – и в смысле знания лошади, и в смысле собственного положения, средств и связей – был рядовой армейский офицер. Это сейчас же чувствовалось. На выводке сказывался упадок дисциплины. Хотя лошади были идеально вычищены, прислуга держала себя развязно, появились какие-то непрошеные гости, которые хотя и стояли в стороне, но раздражали меня своим подчеркнуто демократическим видом. Это были, как потом оказалось, родственники жены Богдашевского. Радовали по-прежнему лошади, но скоро и это удовольствие было отравлено поведением Щербатова.

Князь держал себя как-то чересчур фамильярно: он, по-видимому, еще не освоился со своим высоким положением и, как человек неумный, что называется, пересаливал. Так уместно было держать себя с полтавскими помещиками в Хорошках – имении князя. Он решительно не знал порядков и строя жизни Государственного завода. Невольно возникал вопрос: откуда сей князь прибыл и как он попал на столь высокое место? Очевидно, по недоразумению, ибо что-то не слыхать было ни о знаменитом сановнике, ни о знаменитом коннозаводчике с таким именем.

После того, как осмотрели двух-трех жеребцов, Щербатов расписался в собственном невежестве и показал всем и каждому, что он дилетант в нашем деле. Обратившись к Грушецкому и ко мне, он громко сказал, так что все ясно слышали: «Господа, прошу вас, смотрите на жабки, курбы и прочие тонкости – я в этом ничего не понимаю!» Не скрою, что такое заявление, исходящее из уст управляющего коннозаводством, всех удивило и всем стало не по себе.

Во время выводки двухлеток, князь обратил внимание у некоторых лошадей на недостаточное развитие пясти, [120]что было нетрудно усмотреть, ибо перед ним лежал список лошадей с номерами. «Это ужасно, – сказал «умный» князь. – Даже в моем небольшом заводе промеры пясти лучше». Затем, обратившись к сопровождавшему его чиновнику, тут же продиктовал телеграмму в Хорошки, распорядившись прислать по телеграфу промер пясти своих двухлеток. На другой день был получен ответ из Хорошков, и промеры оказались лучше, чем у хреновских лошадей. Очевидно, фельдшер, управлявший заводом князя, постарался, производя измерения, и просто лгал своему хозяину.

Нам было известно, что у князя самый заурядный завод и что его лошадей, вороных и сырых, покупают либо немцы-колонисты, либо, по знакомству, земства. Выступление князя произвело на всех самое тяжелое впечатление. Такая, выражаясь мягко, бестактность! Даже Грушецкий, который все время лебезил и заискивал, пробираясь в члены Совета коннозаводства, и тот растерялся.

К счастью, в дальнейшем во время выводки князь больше не делал выступлений, и кое-как, с грехом пополам ревизия закончилась. Я мог бы привести немало других подробностей пребывания князя Щербатова в Хреновском заводе, но как-то неприятно писать о том, что не по сердцу и что в невыгодном свете рисует то или иное лицо, а потому я на этом поставлю точку. Думаю, что бедное Хреновое с самого своего основания не было так беспощадно и незаслуженно оскорблено!

Как-то в Москву из Прилеп я возвращался вместе с И. Н. Лодыженским. [121]В Серпухове в поезд прислали последние газеты, и Лодыженский, развернув «Русское слово», что-то прочел и сейчас же молча протянул мне газетный лист. Там была телеграмма о назначении князя Щербатова… министром внутренних дел. «Бедный Николай и несчастная Россия! – сказал я Лодыженскому. – С такими министрами, как Щербатов, государя ждет судьба последнего Людовика, а Россию – революция». Ровно через полгода эти мои слова повторил в Думе известный кадетский депутат Шингарёв.

Приближался день розыгрыша Императорского приза. Немногие заводы в России насчитывали в своих рядах победителей этого самого трудного и вместе с тем самого почетного приза для орловских рысаков. Победа привлекала общее внимание, приносила лавры и сулила заводу немалые земные блага. Мой лучший жеребец Кронпринц был заарендован у меня известным наездником Синегубкиным, он один знал класс своего питомца и решил готовить его к бегу. Многие охотники отнеслись к этому с недоверием, считая, что Кронпринц не сможет выиграть у двух главных конкурентов – Барса и Птенца.