Шамиль Куряев - 1917. Кара до покаяния

Не избежала тяжких обвинений и великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Она – глубоко верующая православная, беззаветно любящая Россию, – подозревалась не просто в «сочувствии врагу», а в прямом шпионаже. Так что чуть не была растерзана толпой во время майского погрома 1915 года. Ну ещё бы! – мало того, что сама немка, так ведь в условиях войны занималась организацией помощи раненым воинам (в том числе, разумеется, и военнопленным). Как же не предательница?! Чтобы избавиться от подозрений, надо было, наверное, сделать всем немецким раненым смертельную инъекцию?

Самое смешное – то, что Мария Фёдоровна и Елизавета Фёдоровна были яростными противниками подозревавшихся обществом в шпионаже Распутина и Вырубовой. А Мария Фёдоровна – так даже и самой Александры Фёдоровны, чьё влияние на Николая Второго она всегда считала пагубным. Однако тёмные массы не желали знать этих дворцовых «раскладов» – и молва всех их изображала как одну шпионскую ячейку. Толпе достаточно было того, что все они – и Мария Фёдоровна, и Елизавета Фёдоровна, и Александра Фёдоровна – урождённые иностранные принцессы. Старая брачная традиция с наступлением эпохи народных войн сыграла над «заморскими принцессами» злую шутку!

§ 2.5.Что уж говорить о главном объекте слухов и сплетен – царской семье и её ближайшем окружении?!

Интересно, что слухи о «немецкой ориентации», о «прогерманских симпатиях» Николая Второго, Александры Фёдоровны и Григория Распутина появились ещё до начала мировой войны – в обстановке июльского международного кризиса. Исключительно в связи с их миролюбивой позицией! Это тогда расценивалось обезумевшим обществом чуть ли не как предательство.

Самого Николая Второго обвиняли в преступном миролюбии – объясняя подобное «отсутствие патриотизма» немецким происхождением императора. Так, ещё в период предвоенной мобилизации небезызвестный Лемке (в 1915–1916 годах исполнявший в Ставке обязанности военного цензора), записал в своём дневнике: «Манифестации на улицах местами имеют величественный характер. Все, кроме крайних левых, принимают в них то или иное участие. Царь-немец боится войны и упорно стоит против неё, в особенности в военном совете».

Что тут сказать? «Николай Кровавый» – он и есть «Николай Кровавый»!

В том же грехе миролюбия обвиняли и Александру Фёдоровну. Например, великий князь Николай Михайлович в сентябре 1914 года делился с вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной своими многомудрыми соображениями: «Сделал целую графику, где отметил влияния: гессенские, прусские, мекленбургские, ольденбургские и т. д., причём вреднее всех я признаю гессенские на Александру Фёдоровну, которая в душе осталась немкой, была против войны до последней минуты и всячески старалась оттянуть момент разрыва».

Хорош же был настрой у тогдашних патриотов – граждан страны, ставшей жертвой агрессии!

Григорий Распутин – тот на момент начала войны лежал при смерти после покушения (и потому активно вмешиваться в государственные дела не мог при всём желании). Однако его антивоенная позиция была хорошо известна русскому обществу. Сразу же после начала войны ему это припомнили. Ведь выступать против втягивания России в ненужную войну – «освободительную борьбу балканских стран» – есть преступление, на которое способен только «злейший враг святой Христовой церкви»!

Надо сказать, что такое шельмование царского друга в открытой печати (журнал «Отклики на жизнь») свидетельствует о чрезмерной мягкости российской цензуры в условиях мировой войны.

Понятно, что с момента первых же военных поражений мысли доморощенных «контрразведчиков» обратились на императрицу Александру Фёдоровну. О её «предательстве» распускались совершенно дикие и курьёзные слухи. Причём самым невероятным слухам охотно верили не только в деревнях и в запасных батальонах, но и в высших кругах! Французский посол Палеолог отмечал: «Вот уже несколько раз я слышу, как упрекают императрицу в том, что она сохранила на троне симпатию, предпочтение, глубокую нежность к Германии. Несчастная женщина никаким образом не заслуживает этого обвинения, о котором она знает, и которое приводит её в отчаяние».

Люди попроще – не посещавшие ни дворцов, ни аристократических салонов – тем не менее, тоже претендовали на «осведомлённость» и охотно рассказывали о том, например, какое впечатление производят на императрицу вести с фронтов: «Наша государыня плачет, когда русские бьют немцев, и радуется, когда немцы побеждают». Разговоры о немецких симпатиях императрицы нашли своё отражение в модном анекдоте (который пересказывали в самых разных слоях общества) – о словах цесаревича Алексея, адресованных не то няньке, не то генералу Брусилову: «Когда немцы бьют наших – папа плачет, когда наши бьют немцев – мама плачет».