Сергей Дмитриевский - Сталин [Предтеча национальной революции]

Так говорят одни из них — рабы властвующей над ними идеи, управители во имя ее миллионов других рабов.

Другие, наоборот, все шире раскрывают глаза, все больше оглядываются на живую народную жизнь, стараются вдуматься в народные нужды, желания, тайные мысли.

— Не пора ли, — думают они, пока что еще нерешительно, сомневаясь, — по-иному как-то сомкнуться с народом? Пойти по пути не мертвой идеи, но живых потребностей сегодняшнего дня?..

Одни — национал-коммунисты.

Другие — просто уже русские, просто националисты, но рожденные и воспитанные революцией: националисты-революционеры.

Сегодня они сидят и работают все вместе. Завтра…

…Здесь нет одного человека. Самого сильного. Того, кто сплотил и привел к власти их всех. Он, вероятно, сейчас сидит, замкнувшись, в своем подмосковном имении. Но и отсутствующий он ощущается. Пока что — каждый шаг, каждое слово собравшихся здесь людей определяется его стальной волей. И всем кажется, что и здесь звучит его четкая, с нерусским акцентом речь, и слышатся привычные слова:

— Унывать мы не будем, караул кричать не будем, работы своей не бросим и трудностей не убоимся. Кто устал, кого пугают трудности, кто теряется — пусть даст дорогу тем, кто сохранил мужество и твердость. Мы не из тех, кого пугают трудности. На то и большевики мы, на то и получили мы ленинскую закалку, чтобы не избегать их, а идти навстречу трудностям и преодолевать их!..

Подмосковное имение Горки. Белый барский дом с александровскими колоннами. И внутри еще сохранился александровский стиль: самый чистый, самый сильный русский стиль — эпохи первого русского цезаризма. «Белые стены, белые с золотом рамы картин, хрустальные люстры, мраморные античные вазы, облупившиеся, когда-то белые с золотом кресла и диваны в тиковых чехлах в полоску». Тяжелые красные шелковые занавеси. Пальмы и фикусы в глиняных горшках… Жилые комнаты проще. Но и в них сохранилось много от старых барских времен. Мебель карельской березы, тяжелые с бронзой рамы зеркал, портреты важных дам в пудреных париках.

Здесь жил и умер Ленин. Здесь теперь обычно, когда он не в Москве, живет Сталин. Последнее время он все чаще и чаще сюда приезжает.

Вокруг дома — большой парк. Кроме своих ни в дом, ни в парк никого не пускают. Из соседней деревни крестьяне выселены. Всюду посты часовых. Всюду ходит специальная сталинская охрана.

И здесь на столе — кипы бумаг. И здесь — дела без конца. И отсюда непрерывно — по телефону, через вызванных людей, через специальных курьеров, отдаются приказы, которые должны быть беспрекословно выполнены и которые определяют сегодняшнюю судьбу страны.

В одной из комнат — экран кинематографа. В другой — любимая сталинская пианола.

…Спокойный, неподвижный сидит Сталин — с каменным лицом допотопной ящерицы, на котором живут только глаза. Все мысли, желания, планы стекаются к нему. Он читает, слушает, напряженно думает. Уверенно, не спеша, отдает приказания. Плетет сеть интриг. Возвышает одних людей, растаптывает других. Покупает, продает тела и души.

…Он знает все, что происходит на просторах огромной России. Но его ничто не волнует. У него нет сомнений. Ему никого и ничего не жалко. Понадобилось — и он залил кровью родную Грузию, железными цепями диктатуры приковал ее к телу социалистической России. Может быть, под пулями его солдат падали сверстники его детских игр, его лучшие друзья, участники совершенных с ним вместе убийств и ограблений, его близкие… Что из того! Они оказались предателями. Они просили помощи у империалистов Запада, сговаривались с вековым врагом, с Англией. Предателям — смерть! Нет, ему никого не жалко. Великое дело требует таких же и жертв. Надо догнать, перегнать ненавистный Запад — раздавить его, сломить его надменную мощь. Ради этого он готов принести в жертву не один только маленький народ, среди которого родился, но все ныне живущие поколения. Ленин прав: в нем живет душа восточного деспота. Он вышел, правда, из революции. Поэтому он не Чингисхан, но Робеспьер азиатской России.

Но жизнь не стоит на месте. Жизнь идет вперед — и время разрушает все. Качается уже и трон его власти. Он знает и это. Он чувствует, что все большей становится пустота вокруг него. Каждый день приходится отбрасывать все новые слои колеблющихся и протестующих. Измена проникла в ближайшее его окружение. Еще недавно за ним стояли сомкнутыми рядами почти все суровые люди революции. Сегодня он страшно одинок и не верит уже никому. Одни хотят перешагнуть через него ради власти, другие — ради России. Он никому уже не верит, — кроме тихой женщины, с которой живет. Все крепче и крепче сплетаются нити невидимых заговоров. Выхода, вероятно, нет. Его не согнут, конечно, — но сломают, уничтожат. Он — обреченный человек. Но почему? Разве его путь — не народный путь?