Сергей Дмитриевский - Сталин [Предтеча национальной революции]

Героическая попытка Врангеля возродить белый фронт, выход врангелевских войск из Крыма, новая угроза Донецкому бассейну, волнения казаков на Кубани — все это — при одновременном наступлении поляков — создает вновь серьезную опасность.

3 августа 1920 г. политбюро постановляет:

«Ввиду успеха Врангеля и тревоги на Кубани необходимо признать врангелевский фронт имеющим огромное, вполне самостоятельное значение, выделив его как самостоятельный фронт. Поручить т. Сталину сформировать реввоенсовет, целиком сосредоточить свои силы на врангелевском фронте, в качестве командующего фронтом — Егорова или Фрунзе, по соглашению главкома со Сталиным».

В тот же день Ленин пишет Сталину:

«Только что провели в политбюро разделение фронтов, чтобы вы исключительно занялись Врангелем…»

Сталин организует последний белый фронт. Командующим фронтом он избирает Фрунзе.

Но скоро болезнь вырывает его из строя.

Кончилась Гражданская война… Страна, революция, партия оказались на переломе. Тот строй, который утвердился на время войны, оказался невозможным, неприемлемым для народа в мирное время. Нужна была коренная перемена.

Это был строй военного коммунизма. Ленин так определяет его: «Своеобразный „военный коммунизм“ состоял в том, что мы фактически брали от крестьян все излишки и даже иногда не излишки, а часть необходимого для крестьян продовольствия, брали для покрытия расходов на армию и на содержание рабочих. Брали большей частью в долг, за бумажные деньги». Это далеко не полное определение.

Строй «военного коммунизма» во многом напоминал нынешний, сталинский, и состоял в том, что все оказалось в руках государства, все определялось и регулировалось им. Общественной жизни ни для кого, кроме как для членов партии, не было, но и у тех она определялась велениями партии, да и не до общественности было, когда надо было драться на фронтах, как-то выходить из бесконечных кризисов во всех областях народного хозяйства, работать по 15, по 18 часов в сутки. Но и в личную жизнь, во все почти ее проявления вмешивалась государственная власть. Единственное, может быть, что оставалось ненормированным, это была любовь… Но все остальное зависело от государства. Без ордера Совета нельзя было иметь жилья. Без разрешения нельзя было проехать по железной дороге. Надо было состоять на государственной службе, чтобы иметь право на продовольственную карточку, на кусок хлеба, на кусок тарани. Иначе ничего нельзя было иметь. Можно было, правда, ехать, рискуя заразиться сыпняком, выменивать хлеб у крестьян, но везде стояли заградительные отряды, и не всем удавалось выменянное привезти к дому. За каждой квартирой, за каждой комнатой следили всевидящие глаза Чека. Люди, надломленные голодом, вернувшиеся к примитивному, звериному быту, готовы были зачастую на все. И сын доносил на отца, отец на сына, жена на мужа и т. д. Все магазины были закрыты. Были только государственные лавки, где ничего почти не было и все отпускалось только по норме, только по карточкам.

В подполье, тайком, шла спекуляция. Торговали краденым с правительственных складов продовольствием, одеждой, всем, что попадало под руку — эту торговлю выслеживала Чека, арестовывала, ссылала, расстреливала людей. Царил самый жестокий террор.

Промышленность почти не работала. Не было топлива. Не было сырья. Почти не было рабочих. Рабочие, кроме тех, что ушли на фронты, защищать красное свое отечество, занимались мешочничеством, спекуляцией продуктами, на машинах, приспособленных для выделки машин же или других громадных и ценных вещей, точили зажигалки, продавали их, этим жили. Рабочий класс — что признавал и Ленин — был в большей части своей деклассирован. Часть рабочих вернулась в родные деревни. Там можно было хоть сколько-нибудь сытно жить.

Но и туда приходила власть. Она, как говорит Ленин, забирала не только крестьянские излишки, но и продовольственные запасы самого крестьянина. Взамен она оставляла ничего не стоящие бумажные деньги, курс которых катастрофически падал с каждым днем и составлял в конце концов много миллиардов на один прежний золотой рубль. Но что иное, кроме этих бумажных денег, могла дать власть крестьянину? Запасы, накопленные «капиталистическим строем», за счет которых и жила первое время революция, были съедены, израсходованы. Почти совсем разрушенная промышленность еле-еле удовлетворяла потребности армии. Фактически власть и город жили за счет ограбления крестьянства.