Сергей Дмитриевский - Сталин [Предтеча национальной революции]

Но это только видимость. На самом деле ничего прежнего нет. Если что-либо еще делается, если жизнь течет как будто в нормальной колее, то только по инерции, по вековой привычке, как часы, от которых ушел мастер и которые не заведены, но некоторое время еще идут. Но их бег не тот уже, и настанет время, когда он почти совсем остановится. Только вовремя придет другой мастер, сорвет все оболочки, выкинет старый механизм, вставит новый… и часы народной жизни, хотя и не совсем еще отрегулированные, с перебоями, но побегут. Пока что, однако, нового мастера нет, а старый завод на исходе…

Чиновники идут в канцелярии не прежним ровным, с минутной стрелкой сверенным шагом, но как-то сбиваясь с ноги. Придя в свои привычные, старой пылью и копотью пронизанные комнаты, садясь за веками изъеденные столы перед грудой бумаг, пишущихся и сейчас еще в старых привычных формах, они работают уже иначе. Нет уверенности, нет ясности, в глазах недоумение, все как будто как прежде и все не то. Душа отлетела. Осталась одна мертвая и с каждым днем все больше слабнущая форма.

На фабриках работают все хуже и хуже. В воздухе грозовая напряженность — и кажется каждый миг, что вот-вот остановятся совсем работы и рабочая масса выльется на улицы. Зачем? Неизвестно. Все как будто уже наладилось, царя нет, его министры в крепости, есть Временное правительство и есть рабоче-солдатский Совет. И все-таки рабочий ощущает какую-то неудовлетворенность, какую-то незаконченность в настоящем — и смутное предвидение какого-то совершенно нового будущего.

Солдаты выходят на ученье, проделывают положенные упражнения с палками, заменяющими ружья, колют воображаемого противника, но все это не по-настоящему, вразвалку, с ленцой, будто делая кому-то только одолжение, для приличия только.

В рваных шинелях, внакидку, с геройски заломленными на затылок фуражками, распоясанные, не в ногу, уходят к вокзалам маршевые роты «революционной армии». И их провожают, как прежде, и как прежде они поют. Садятся в поданные поезда, но, отъехав несколько станций от Петрограда, роты тают, пополнения на фронт не приходят.

Да и самый фронт замер, стоит тоже только по инерции, но войны настоящей с ее жертвами и напряжением нет. И здесь отлетела душа. Только декоративные солдаты в Советах кричат: «Война до победного конца! Защита революции! За землю и волю!»

Но те же Советы уже разложили фронт. И в серой солдатской массе от человека к человеку проносится и все глубже проникает мысль:

«Свобода!.. Земля!.. На хрен мне свобода и земля, когда ежели убьют…»

Везде и надо всем царит улица. Беспокойная, суетливая, непонятная, сама еще ничего не понимающая, распутная, ленивая, трусливая и озорная улица большого города и большой неожиданной революции. Всюду толпы, крики, речи, кой-где выстрелы, брань, кружатся обрывки газетной бумаги, воззваний, хрустит шелуха семечек, дымят бесчисленные папиросы, кружатся в воздухе непонятные, непрожеванные призывы, увещания, просьбы. Улица, гнусная и грязная улица надо всем. Она затопляет учреждения, ее шум, нестройный и разноголосый, отдается в правительственных дворцах, влияет там на мысль и действие, делает и их неясными, нестройными. Полный хаос. Полная неразбериха. Все есть — и нет ничего. Нет государства, нет правительства, нет России. Безвременье…

И только на широких просторах крестьянской земли еще тишина. Там выжидают.

Над страной написано: «Государство Российское…»

Что это? Монархия? Нет. С двуглавого орла снята корона. Но орел, хотя и общипанный, остался. Республика? Тоже нет. Ее не решаются объявить, не желая предрешать народной воли. Словом: неизвестно что, что-то бесформенное, бесполое, что-то, где ничего не предрешено.

В Мариинском дворце за тяжелым длинным столом заседает правительство.

Серьезно, вникая в детали, соблюдая все формы, они обсуждают вопрос за вопросом. Но что за вопросы? Все, кроме тех, которые надо немедленно и обсудить и решить, чтобы дать и государству и власти твердую форму. Ни вопрос политического устройства страны, ни вопрос о войне, ни земельный вопрос, ни национальный вопрос — ничто не разрешается этим правительством. Все это нудно и бесплодно подготовляется в различных комиссиях. А решить должно учредительное собрание — хозяин земли русской. Но когда оно соберется? Ведь время не ждет… Но его созыв все откладывается. С аптекарской точностью прорабатывается положение о выборах — чтобы ни один грамм народной воли не остался неучтенным, чтобы отобразить все народные настроения. В результате, когда оно наконец соберется, оно застанет свое место уже захваченным, само не будет уже соответствовать настроениям страны, при полном почти ее равнодушии будет распущено — и исчезнет с лица земли, как прошлогодний снег.