Владимир Коршунков - Дорожная традиция России. Поверья, обычаи, обряды

И в повести Н. С. Лескова «Смех и горе» (1871) есть описание долгого пути по осенне-зимнему бездорожью из-за границы в самую глубинку России, о котором вспоминает пожилой рассказчик. Сам он тогда был ещё ребёнком. Опять остановка на какой-то почтовой станции. «И вот опять на столе чай – это единственное универсальное лекарство от почтовой скуки…» [85]

А тут ещё и наша природа, столь часто безрадостная! Одна из глав повести В. А. Соллогуба «Тарантас» (первая половина 1840-х гг.) начинается так: «Погода была пасмурная. Не то дождь, не то туман облекали мёртвую окрестность влажною пеленой. Впереди вилась дорога тёмно-коричневой лентой. На одинокой версте сидела галка. По обеим сторонам тянулись изрытые поля да кое-где мелкий ельник. Казалось, что даже природе было скучно. ‹…› Никогда время не идёт так медленно, как в дороге, особенно на Руси, где, сказать правду, мало для взора развлеченья, зато много беспокойства для боков» [86].

Таких описаний в русской литературе и публицистике множество. Дремота, грёзы. Тоска и скука. Ощущение потерянности. Безысходность. Родина и судьба.

Смутные, тревожные ощущения одинокого путника в непривычном, малознакомом, пустынном пространстве, которые возникали во все времена и у всех народов, являются весьма древними человеческими эмоциями и чувствами. Они, быть может, имеются также и у некоторых высших животных. А у людей из архаических сообществ они выражались откровеннее и, так сказать, мифологичнее, чем в позднейшие эпохи. В древнегреческом «Гиппократовом корпусе» медицинских текстов описана некая болезнь – патологическое состояние, в которое может впасть путешественник на безлюдной дороге. Ему видится некий призрак, и его пронзает ужас. Э. Р. Доддс, исследовавший проявления иррационального в культуре древних греков, писал, что психологическое влияние уединения в подобных местах непременно нужно учитывать. И, вслед за выдающимся знатоком античности У. фон Виламовицем-Мёллендорфом, Доддс подчёркивал, что это обстоятельство наложило отпечаток на развитие греческих религиозных идей. Правда, согласно Доддсу, учёные обычно этим пренебрегали [87].

Значит, в неверной и опасной обстановке дальнего пути можно было ожидать чего угодно. На обычной русской дороге, посреди привычных просторов нашим людям, подобно изнемогающим от жажды путникам в пустыне, являлись прямо-таки миражи и разнообразные мороки, несомненно, навлекаемые на добрых христиан нечистой силой.

Украинский философ и богослов Г. С. Сковорода (1724–1794) в августе 1758 г. написал письмо белгородскому архимандриту Гервасию (Якубовичу), посвятив ему «стихотворение, называемое по-гречески апобатерион » (курсив автора. – В. К. ). Согласно комментарию Сковороды, в произведениии такого жанра «отъезжающие напутствуются всякими пожеланиями и добрыми предзнаменованиями». В приложенном к письму стихе с названием «Отходная песнь» есть знаменательная строка: «Путние, исчезните страхи…» [88]

Русский литератор Е. Э. Дриянский (ум. в 1872 г.) в своих охотничьих записках повествовал о том, как ему (точнее, герою этой книги, почти неотличимому от автора – текст и написан-то от первого лица) пришлось ехать десять вёрст тёмной осенней ночью на тележке со своим кучером Игнаткой. Они сразу же угодили в яму, а потом долго кружили да блуждали, потеряв в кромешной тьме дорогу. Из «причитываний» Игнатки, писал Дриянский, «я вывел заключение, что мы, “без сумления” обойдены лешим». Наконец, выехали на торный путь, но куда именно он вёл, было непонятно. Седоку стало скучно, и он попросил кучера что-нибудь спеть: «Ты-таки мастер». Тот ответствовал: «Эх, сударь, грех-то какой! И где водится, чтоб в ефтакие разы кто стал песни петь. Ну, неравен случай, как с дядей Никифором… Ну как не приведи… да вот… с нами крестная сила!..» – и стал поспешно креститься. Это он заметил мелькавшие вдали огоньки. Барин велел ехать прямо на них, а Игнатка робел: «Неужто вы занапрасно хотите душу губить?» Потом выяснилось, что огоньки были кострами походного лагеря большой помещичьей охоты, куда герой и направлялся. На подъезжавших накинулась свора собак, лошади понесли, впотьмах тележка скатилась в какую-то болотину и, наткнувшись на пень, перевернулась. «Поместясь междвух мягких кочек, Игнатка лежал вверх носом и смотрел исступлёнными глазами. Только мой голос был способен вызвать его из этой немой созерцательности. Сложа все доказательства воедино, мы наконец привели его в чувство, но убеждение в том, что мы обойдены лешим, он дал себе клятвенное обещание сохранить “по конец гроба жизни” и отправился вытаскивать лошадей из тины» [89]. Несколько ироническая манера повествования характерна для тогдашней публицистики: и автор, и читатели толстых журналов, где это публиковалось, должны быть выше пустых суеверий. А вот мужицкая убеждённость, будто леший (либо некий «бес», «чёрт») способен заморочить путников, запутать им дорогу, очень характерна. Нечистая сила может это сделать, например, «обойдя» людей, попавших в её пространство (и, значит, подпавших под её власть).