Жан-Пьер Баблон - Генрих IV

Затем мы обнаружим почти религиозное чувство к государству, олицетворяемому монархией. Генрих IV воспринимал государство как храм с мощными колоннами, поддерживающими все здание. Этими колоннами являются три сословия общества: духовенство, дворянство и третье сословие, из которых уже можно выделить группу чиновников, «судейских» и «служивых». Нельзя допустить ослабления этих колонн, иначе рухнет весь храм. Можно составить список мер, предпринятых в защиту этих сословий для обеспечения их процветания, но их представители не должны пытаться изменить свой статус. Непритворный интерес короля к народу, разумеется, вписывается в эти рамки.

Династическое чувство и чувство государственности обострили у Генриха сознание своего собственного значения, незаменимости своей личности и трудов. И он не ошибался. Кому бы еще удался такой подвиг? С годами он весь отдался этой своей миссии. Парадоксально, но именно тогда, когда он все больше покоряется тираническому влиянию Генриетты д'Антраг, а позже униженно добивается милостей Шарлотты Монморанси, он еще больше укрепляется в правоте своей точки зрения на события. Самодержец руководствуется только своей волей. Такова ситуация в начале 1610 г.

Но экономическое возрождение набирает силу, обе религии мирно сосуществуют, условия жизни населения неуклонно улучшаются. Так пожелал Генрих. Он также пожелал — и это третье из его великих стремлений, — чтобы Франция стала во главе Европы. Его личный авторитет и животворные силы нации позволили ему установить гегемонию Франции на закате испанской эпохи. Она измерялась не только дипломатическими или военными победами, количеством армий или богатством граждан, она проявлялась также в «великих стройках», памятниках величия Франции, подобных нетленным свидетельствам величия древнего Рима. Его неослабное внимание сосредоточено на сооружении королевских дворцов и общественных зданий, особенно тех, что изменили лицо города и способствовали благоустройству жителей. Только здание, как он справедливо полагал, может одновременно обеспечить радость в настоящем и уважение в будущем, и он избрал именно такой способ долголетия.

Связь короля с Габриель была воистину гордиевым узлом. Только Провидение могло его разрубить. В последний год XVI века начинает приобретать очертания век XVII. До Страстной пятницы тревога граничила с паникой. Можно было ожидать всего, если Его Величество будет настаивать на своем губительном плане. Как только у Габриели началась агония, небосвод прояснился, тучи развеялись, в разные стороны помчались курьеры, чтобы объявить Европе потрясающую новость, обрадовавшую итальянцев, но огорчившую испанцев. Семейство д'Эстре приспустило свои флаги, гугеноты стали с беспокойством размышлять, что их ожидает после потери их лучшей защитницы.

«Мне представляется необходимым, чтобы здесь получили какой-нибудь знак от Вашей Светлости», — пишет аббат Бончиани Великому герцогу. Флорентийские дипломаты форсируют переговоры, уверенные в поддержке папы и сторонников в окружении короля. После возбуждения дела о каноническом расторжении брака Клемент VIII попросил Бога просветить его в этих трудных обстоятельствах. Он даже начал поститься, чтобы продемонстрировать, какое значение он придает королевскому разводу. Новости из Парижа облегчили его совесть. В глуши Оверни Марго решила сделать все, чтобы облегчить второй брак короля, раз уж не он женится на этой «чертовке» Габриели. Она не возражала, чтобы ее флорентийская кузина заняла ее место на ложе короля.

Генрих IV, ведущий хитроумную игру в начале года, тоже облегченно вздохнул, несмотря на все свое горе. Он хорошо понимал, что флорентийский брак является единственным разумным решением. Он наизусть знал список европейских принцесс брачного возраста, взвесил достоинства каждой из них, отверг тяжеловесных немок, дочерей маркграфа Бранденбургского и герцога Вюртембергского. «Женщины из этих земель мне совершенно не нравятся, — сказал он Сюлли, — если я женюсь на одной из них, мне будет казаться, что рядом со мной в постели лежит жбан с вином». Помимо всего прочего, флорентийка имела особые преимущества. Она обеспечит ему расположение Италии, которого он так добивался, и этот край можно будет наконец освободить от испанского диктата. Мадридский двор тоже отнесется одобрительно к браку с католической принцессой. Католики Франции также будут довольны. Правда, Медичи не были древним княжеским родом, их банковская деятельность вызывала насмешливые ухмылки знати, но, если можно так выразиться, Валуа справили новоселье, и королева Екатерина взошла на ложе короля Генриха. Наконец, сумма долгов Франции Великому герцогу была такой огромной (973450 золотых дукатов, или 1174147 золотых экю), что брачная комбинация приобретала характер выгодной финансовой сделки, ибо французский долг тоже стал объектом переговоров.