Глеб Бобров - Порванные души. Снайпер в Афгане

Да здравствует захватывающая игра «Кто нарвется на Рустама»!

Выхватывания по поводу и без сократились, но их все равно хватало – с головой. Все, что рассказывали про Мирзу, было только половиной правды. По-моему, это был просто больной ублюдок. Худое, невысокое, чернявое, желтомордое и злобное существо. Законченный садист и славяноненавистник. Это вообще-то нечасто встречается, я имею в виду явные и нескрываемые выражения неприязни именно по национальному признаку, к «господствующей расе». Но и без своего расизма Мирза был просто кошмарным существом. Сочетание внешнего убожества чмыря и изощренной жестокости восточного деспота непереносимо.

Я не бодибилдер и не ценитель мужских попок, но когда у парня, у худющего парня, плоский, но отвислый, как у овцы, зад, впечатление такое, как будто у него там насрано. Чмо!

Как-то заметил по дороге в столовку интересную особенность. У нормальных людей сапоги обхватывают икроножные мышцы, у этого урюка – нет. Ноги, как у затравленного чмыря-недомерка, с чужими стоптанными сапогами на три размера больше, телепались внутри голенищ. Показал взглядом Толяну, тот проникся, просиял, толкнул Славу. Наш правильный друг, вместо того чтобы получить маленькое, но честно заслуженное моральное удовлетворение, только шикнул на нас и сделал зверские глаза.

Понятно, пацан пахал как все, а выхватывал за двоих. Не выучил еще простой армейской премудрости: кто много делает, тот чаще ошибается. А ошибок здесь не прощали. И вообще, никому и ничего не прощали – не существовало здесь такого понятия, как милосердие.

Вот Слава – чистый пример. Выхватывал от Мирзы и его холуев с утра и до вечера. Потом шел к своим и тут же получал пару колобах от десантуры: «Ты че, бык, не врубаешься?! Ты скоро у своих черных сосать, бля, будешь! Десантник х… в!» А сами, герои хреновы? Да ладно, и так все понятно…

На следующий день Мирза от души потешался над «рюсський пидарас» и находил пару дополнительных поводов для внеплановых работ и мордобоя.

У меня тоже проблемы начались. Взрослые проблемы. На нервной почве. Перестал спать. Не так чтоб совсем. Но запросто мог уснуть под утро. Как потом ходил полусонный, да еще и успевал «включаться» в кризисные минуты – ума не приложу!

Толян, который сам по себе, и Слава, который тормоз, пацаны… вас тоже до смерти не забуду! Сколько раз прикрыли, сколько раз спасли…

Тут же как на скотобойне. Пока тащишь лямку – живи, тварь. Ослаб, упал – на живодерню! Слабого – добить! Ну и что – устал, ну и что – ноги все сапогами отбиты? Не можешь – вешайся!

По ночам смотрел мультики. Это просто – глаза закрыл и смотри, все равно не спишь.

Друзья на гражданке. Были дела!

Девчонки. Можно было и вот так. Или вот так сказать, а что если вот так додумать?

А здесь я был не прав, потом надо будет письмо пацану написать.

Да и вот тут мать, наверное, тоже не этого хотела. Ладно, мам, мы уж с тобой, родная, как-нибудь разберемся…

Отец. Стойкий солдатик. Мужичище. Как бы ты здесь себя повел? Уж тебя-то, папаня, жизнь покорежила ой как!

Вспомнил отцовскую фронтовую историю. Как жаль, что я их помню так мало! История тоже, кстати, про Фермопилы…

Донские степи, душное лето 1942-го. Силы Степного и Воронежского фронтов откатывают к Сталинграду. Сплошное отступление. Бегство. Отец – командир саперного взвода, вместе со своей частью идет в хвосте войск. Минируют отход. Мимо проходят отставшие, самые обессиленные. Того мужичка, как рассказывал, он тогда запомнил.

Сидит у завалинки загнанный дядька, курит. Взгляд под ноги. Пилотки нет, ремня тоже. Рядом «Максим». Второго номера тоже нет. Покурил, встал, подцепил пулемет, покатил дальше. Вещмешок на белой спине, до земли клонит. Отец говорил, что еще тогда подумал, что не дойти солдатику. Старый уже, за сорок. Сломался, говорит, человек. Сразу видно…

Отступили и саперы. Отойти не успели, слышат – бой в станице. Части арьергарда встали. Приказ – назад. Немцы станицу сдают без боя. Входят. На центральной площади лежит пехотный батальон. Как шли фрицы строем, так и легли в ряд. Человек полтораста. Что-то небывалое. Тогда, в 42-м, еще не было оружия массового поражения. Многие еще подают признаки жизни. Тут же добили…

Вычислили ситуацию по сектору обстрела. Нашли через пару минут. Лежит тот самый – сломавшийся. Немцы его штыками в форшмак порубили. «Максимка» ствол в небо задрал, парит. Брезентовая лента пустая. Всего-то один короб у мужичка и был. А больше и не понадобилось – не успел бы.