Сергей Брилёв - Забытые союзники во Второй мировой войне

…Кассир Антонина Васильевна Лебедева считала, что в жизни ей сильно повезло. Судите сами: отца в 1930-м раскулачили. Но в отличие от соседей семью не сослали в Сибирь, потому что отец, не пережив всего этого, вовремя умер. Как говорили в их деревне Васильчиновка (теперь в колхозе «Путь Ильича»), действительно повезло.

Повезло ей, и когда она смогла выправить себе паспорт и бежать в Москву. Повезло и тогда, когда столичная паспортистка понимающе кивнула, увидев её тогда ещё девичью фамилию.

— Классово верная у вас фамилия. «Графская» — это значит, до революции ваши работали на графьёв, а фамилию такую получили при отмене крепостного права.

— Да, да, — кивала Тоня, радуясь, что в паспортном столе не стали задавать лишних вопросов про социальное происхождение — из «трудовых крестьян» автоматически записала паспортистка в свою книгу. Может, не задумалась. А, может, судя по её крестьянскому лицу, и сама была из таких же, раскулаченных, поэтому и помогла.

На работу сюда, на станцию «Дворец Советов» метрополитена имени Лазаря Кагановича Тоня устроилась, как только открыли метро, в 1935 году. К тому времени прошло уже четыре года, как большевики снесли стоявший напротив Храм Христа Спасителя. Тоня ходила тогда смотреть, как его взрывали. Про себя рыдала, но виду не показывала: знала уже, что коммунисты за этим следят строго.

Но станция ей понравилась сразу: какая-то очень торжественная. А, проработав на ней много лет, она знала, что, к счастью, камни от разрушенного Храма при строительстве всё-таки не использовались. Эти камни — дальше: на Площади Свердлова. А для Дворца Советов при строительстве взяли уральский мрамор. И получилось — как будто из воздуха. Начальник как-то обмолвился, что в 1937 году ей дали медаль выставки в самом Париже. Который на днях — она читала в газете — опять стал свободным от немцев.

Для Тони 1937 год, когда её станции дали в Париже гран-при, был связан с совсем другими воспоминаниями: расстреляли брата. За что — она до сих пор сама не понимала. Как грузчик станции «Москва-сортировочная» мог оказаться участником троцкистской организации — она понять не могла до сих пор. Но на всякий случай с тех пор была более бдительна: чтобы у начальства никаких вопросов не возникало [164] Описывая эти реалии Москвы тридцатых-сороковых годов XX века автор пользуется рассказами своих родственников, которые прошли ровно через такие испытания. .

— Здравствуйте, — в прорези кассового окошка появилось лицо очень интеллигентного вида мужчины с продолговатым лицом, с вьющимися волосами и в каких-то не наших очках. Вроде бы обычные круглые очки (хотя, нет, овальные), но даже в свете подземных ламп их металл блеснул каким-то необычным отливом.

— Здравствуйте, — машинально ответила Тоня, хотя за многие годы работы отвыкла от того, чтобы граждане-пассажиры с ней здоровались. Обычно ведь: «Дайте билет» и всё.

— Билет мне и моему другу, пожалуйста. — Эту фразу пассажир произнес так, что сомнений не оставалось: иностранец. Немец? Шпион? Да нет, вроде акцент не такой, какой изображают в фильмах. Хотя, кто его знает?

— Вам абонементную книжку? На два рубля или на восемь? — Тут Тоня увидела, что за спиной у этого товарища стоит похожий на него господин. Вернее, лицо у него было совсем другое, но вот осанка… Впрочем, выглядели оба очень дружелюбно. Хотя явно и были несколько озадачены её вопросом.

— Простите, я не понимаю, — подтвердил Тонины мысли странный гражданин.

— У нас с 31 мая 1942 года билет в метро стал стоить 40 копеек. Но можно купить книжку на два рубля или на восемь, — привычно ответила Тоня. В Москву сейчас возвращалось много эвакуированных, и Тоня уже привыкла им объяснять, что из-за военного времени правила изменились. На «Дзержинской» с декабря прошлого года за неё это стал делать билетный автомат, принимающий монеты достоинством в 10, 15 и 20 копеек. А здесь, на «Дворце Советов» ещё нужно было объяснять.

— Нам на одну поездку. Это туда-обратно или в одну сторону? Мы едем, — тут странный гражданин посмотрел в бумажку, которую, оказывается, всё это время держал в руке, — мы едем на «Дзержинская». Тут уже никаких сомнений не оставалось: ударение в слове «Дзержинская» сделал на предпоследнюю «а». Эти два гражданина — точно никакие не эвакуированные, а иностранцы.

— На одну, на одну, в одну сторону. С вас двоих 80 копеек, граждане.

— Вот рубль, — С купюры на Тоню привычно глянул довоенный ударник Стаханов, не предполагавший, в какой спецоперации участвует.