Линор Горалик - Лишь бы жить

***

Мой воевавший дедушка особо не распространялся. Иногда проскальзывали фразы типа «мясорубка», «необдуманные операции». Потом я прочитала на известном сайте про его награды — он был политруком и получал награды за «вдохновление» солдат на смертный бой.

Ekaterina Mikhalevich

***

Пока я была в школе, дедушка ни разу не рассказывал о войне. В выпускном классе (к 35-летию Победы) нужно было писать сочинение, деда долго уговаривали, я пришла, и дед начал, как заведенный: «Войска такого-то фронта под командованием этакого…» Сочинения не получилось. Потом, слишком уж потом, когда у меня уже была дочь и мы с дедом играли по вечерам в «тысячу», пили самогон и закусывали из сковородки, чем послала по талонам родина, он лишь раз рассказал, как оно было. Его командир — майор по званию — выстроил пленных немцев и спросил: «Кто хочет записаться в колхоз?» Вышло несколько. Майор достал ракетницу и выстрелил каждому в голову. Дело было в артиллерийских войсках. Деду не было и 25 лет.

Юлия Быкова

***

Дед, который всю войну прошел, в орденах и медалях, с ранениями и всем, за двадцать пять лет, что я его помню, про войну ничего не сказал ни разу. И только незадолго до смерти, когда уже стал терять ориентацию в пространстве и времени и лучше помнил давно умерших братьев, чем своих внуков, — рассказал вдруг, как двадцатилетним юнцом в прифронтовом городе, куда его отправили с частью, ждал трамвая. Среди гражданских на остановке стояла глубоко беременная барышня, и тут рядом взорвалось, дедушку отбросило взрывом так, что он потерял сознание. А когда очнулся, первым, что увидел, был барышнин нерожденный ребенок, повисший на телеграфных проводах. И вот так потом — пять лет.

Мария Вуль

***

Бабушка в войну была в эвакуации в Краснокамске: прадед занимал немаленький пост в «Гознаке», был назначен туда проектировать и перестраивать завод для нужд «Гознака» (печатали продовольственные карточки), и они выехали всей семьей. Уже такой зачин обещает нестрашную историю. Голодали, но не все время, и никто не умер, все самые близкие бабушкины друзья — из школы в Краснокамске (тоже эвакуированные из разных мест). Поэтому рассказов было много, они были веселые и интересные — про детство, первую любовь, игры и учебу. А вот дед попал на фронт, пошел добровольцем, соврав, что ему 18 лет (было 15 или 16 на самом деле), прошел совсем мало, получил тяжелейшую контузию и был демобилизован до конца войны. В госпитале никто и не надеялся, что он выживет. Он был первым за год, кто вышел живым из специального изолятора, куда переводили умирающих. Рассказывал дед всего три истории: про то, как в первом же бою убили его друга, с которым они вместе ушли на фронт (дед сначала подумал, что друг заснул, прямо посреди боя — хотел над ним посмеяться), про то, как он впервые увидел труп убитого — тот лежал лицом вниз в яме с водой посреди дороги, и когда поверх проходили машины, тонул, а потом опять всплывал (дед потом два дня не мог есть), и про то, как один новобранец перед первым боем, испугавшись, пальнул себе в руку. А на следующее утро был расстрелян показательно как «самострел».

Eva Jenya M

***

Бабушка по отцу рассказывала, как она смеялась, только веселые вещи. Она была военный медик, пошла на фронт в июне 41-го и закончила войну в Вене, с войсками Малиновского. Рассказывала, как орала на какого-то полковника, к ней пристававшего: «Стыдно бл*довать, товарищ, когда Красная армия освобождает народы Европы от гитлеровского гнета!» Рассказывала, как в Будапеште ей поручили заведовать отделением для венерических больных, бабушка растерянно сказала: «Но я хирург», — ей ответили: «Прежде всего вы член партии и офицер». Рассказывала, как в Вене, уже в июне 45-го, удачно прооперировала какого-то офицера союзников, наехавшего машиной на мину. Тот, как только очнулся, предложил бабушке руку и сердце (а она была давно и прочно замужем за дедушкой, с 37 года, со своих 19 лет). О трех ранениях она не говорила, но шрамы я видела. Один из них был на правой груди, и на пляже она всегда закрывала его носовым платком, подсовывая платок в лифчик от купальника. Бабушка до восьмого десятка лет носила бикини.

Нелли Шульман

***

Моя бабушка во время войны практически добровольно отправилась из Москвы в эвакуацию в Сибирь. Ее завод не эвакуировали, но ехала беременная сестра ее мужа (моего деда), а дед уехать не мог, был на государственной службе. До отъезда бабушка с дедом жили в местечке Камушки, недалеко от Красной Пресни, и во время бомбежек, а они все же на Москву совершались, бегали в бомбоубежище на станции метро Маяковская. Эвакуация — это эшелоны, наполненные битком людьми. Бабушка ехала с пятилетней дочкой, моей тетей. Был страх быть задавленной. Было голодно, холодно, появились вши у дочки. По приезду в Сибирь, город, увы, не знаю, всех вначале разместили в здании школы, осматривали на предмет болезней и вшей. Спали на жестких лавках. Затем начали распределять жить к местным. Местные были не очень рады, было голодно. Дело было зимой, поэтому еще и холодно. Особым спросом пользовались те жильцы, которые имели доступ к продуктам. Бабушка была бухгалтером, поэтому радости хозяева домов не испытывали. Удалось разместиться у какой-то женщины, карточки, крошечные кусочки хлеба, размораживание воды, талоны на дрова. После утверждения официально на заводе бухгалтером стали появляться талоны, которые снизили неприязнь хозяйки. Дальше от недоедания и холода туберкулез у дочки, больница с жуткими условиями, куда не пускали, дочка после больницы худая и покрытая коростой, но выжившая. И какой-то размытый рассказ о возвращении обратно. Бабушка жалела об эвакуации, в Москве было лучше.