Евгений Анисимов - Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке

Само слово «бунт» было таким же запретным в XVIII в., как и слово «измена». Сказавшего это слою обязательно арестовывали и допрашивали, как это случилось с посадским Герасимом Волковым, который в 1724 г. обозвал «с пьяну бунтовщиком» своего товарища Рыбникова За это слою он оказался в сыске, где его допрашивали, пытали, а потом высекли кнутом (88-1, 777 об.).

Очень часто в приговорах понятие «бунт» соседствовало с двумя другими упомянутыми выше понятиями — « скопом» и « заговором». Чем же они различались? Г.Г. Тельберг считал, что различий тут нет никаких: «бунт» — это и есть «скоп и заговор» (730, 99). Действительно, в главе 2 (ст. 20, 21) Уложения сказано о преступниках, которые «грабити и побивали… приходили скопом и заговором». Но мне кажется, что Тельберг ошибся. В Уложении, да и в других законодательных актах, есть другие трактовки этих понятий. Во-первых, «скоп и заговор» безусловно понимали как вхождение нескольких людей в преступное объединение («скоп») для «заговора» — соглашение для совершения неких антигосударевых деяний типа «измены», «бунта» и т. д. («А кто Московского государьства всяких чинов люди сведают или услышат на Царьское величество в каких людех скоп и заговор или иной какой злой умысел» (гл. 2, ст. 18). Во-вторых, «скоп и заговор» рассматривали еще и как умысел к совершению самых разных государственных преступлений («зла»). В 1677 г. в Якутске воевода открыл заговор казаков и промышленных людей против него и сообщал об этом в Сибирский приказ: «Воровским своим советом, скопом и заговором… хотелиубить… воеводу» (107, 99). В 1727 г. в «злом умысле» обвинили П.А. Толстого и A.M. Девьера, которые в указе названы «мятежниками, которые тайным образом совещались противу… уставу» (завещания) Екатерины I (633-63, 602–603).

В Уложении и других законах выделение «скопа и заговора» в отдельную категорию тяжких преступлений можно связать и с антиземской тенденцией самодержавной власти, которая рассматривала всякое добровольное (временное или постоянное) объединение людей не иначе как преступный «скоп и заговор», направленный на свержение власти самодержца Поэтому в XVII–XVIII вв., самодержавие, как уже сказано выше, крайне недоброжелательно относилось ко всяким не одобренным государством или церковью собраниям, депутациям и другим коллективным действиям, с какой бы целью их ни задумывали. «Самовольство» поставлено в один ряд со «скопом и заговором» (Уложение, гл. 2, ст. 20). При этом Уложение 1649 г. все же отличает преступное «прихаживанье для воровства» от законного «прилаживанья для челобитья» (ст. 22). Тем самым у подданных еще оставалась возможность для не запрещенных законом совместных действий. Все изменилось в XVIII в. Петровское законодательство категорически запретило любые попытки организовывать и подавать властям коллективные челобитные. Артикул воинский запрещает «все непристойные подозрительные сходбища и собрания воинских людей, хотя для советов каких-нибудь (хотя и не для зла) или для челобитья, чтоб общую челобитную писать, чрез что возмущение или бунт может сочинитца». Эта норма главы 17-й с заголовком: «О возмущении, бунте и драке» написана самим Петром I (626-4, 352; 193, 48). В Артикуле прямо сказано, что зачинщиков коллективных челобитных следует вешать без пощады, независимо от причины их жалобы и содержания челобитной, «а ежели какая кому нужда бить челом, то позволяется каждому о себе и о своих обидах бить челом, а не обще» (626-4, 352). В «Инструкциях и Артикулах военных российскому флоту» также категорически запрещалось «умышленные советы чинить на берегу или на корабле». Их расценивали как преступные сходки, независимо, «о какой причине то (совещание. — Е.А.) ни было», «хотя и не для зла» (587-4, 2267; 751, 141). За государственное преступление признавали также и возмущенные крики военнослужащего о невыплаченном жалованье. Такой солдат, согласно закону, «имеет без всякой милости, яко заводчик возмущения, наказан быть… ибо сие есть действительное возмущение» (632-4, 340). Закон, по-видимому, действовал. В 1728 г. дьячок Григорьев показал, что он в Москве слышал разговор неизвестных ему солдат «У нас-де ныне в армее хорошо военный суд творитца: сошедчись-де во един круг ничего говорить и шептать никому не велят» (575, 129).

Такие ограничения касались не только разговоров в солдатских «бекетах» и караулках, но и общественной жизни всех других подданных, касались общественной жизни разных слоев общества, будь то старообрядческие моления при Петре I, мужские вечеринки «конфидентов» в доме А.П. Волынского при Анне Ивановне, светская болтовня в салоне Лопухиных при Елизавете Петровне или ритуальные собрания масонских лож при Екатерине II. Все эти коллективные действия расценивались властью как преступные «сборища», «сходбища», «скоп и заговор». Тем удивительнее события начала 1730 г. в Москве, когда во время междуцарствия сотни дворян собирались в разных домах и свободно обсуждали проекты реформ, спорили о будущем устройстве России (см. 405). Это было редчайшее явление русской политической жизни, участники которого, согласно нормам законодательства самодержавия, были все поголовно государственными преступниками.