Николай Байбаков - От Сталина до Ельцина

Утро 22 июня, выступление по радио Молотова, хмурое молчание людей у репродукторов на улицах заставило сжаться потрясённое сердце. «Как же так? — думал я. — Значит, Гитлер обхитрил нас?».

Я понимал, что вся наша дипломатия с рейхом была направлена на то, чтобы всеми мерами, в том числе и «дружеским» умиротворением Гитлера, максимально оттянуть, отодвинуть срок неизбежного столкновения, а главное — выгадать время, за которое мы успели бы достичь военно-экономического превосходства над военной машиной Германии. Исходя из темпов роста нашей индустрии, для этого было нужно так мало — два-три года мира.

Но ведь и гитлеровское руководство хорошо просчитывало нашу логику и стратегию, настороженно следило за всем происходящим у нас: и тайным, и явным. В этом нет никакого сомнения. Есть свидетельства, будто Гитлер как-то в частной беседе высказал, что якобы в июне 1941 года никто не желал мира так, как он, Гитлер. Звучит дико. Всё же я допускаю, что в определённом смысле фюрер высказался всерьёз — он несомненно знал: наша страна неизбежно встанет на его пути и для этого требуется ей совсем небольшой срок. Вот почему вопреки неблагоприятным для себя обстоятельствам, не столь уж и бредовым, последний шанс на победу давал ему только 1941 год.

Конечно, историческая ошибка Сталина в определении сроков войны очевидна. Но она, на мой взгляд, заключалась в том, что он не сумел проникнуть в логику Гитлера, авантюристскую и паническую одновременно. Несомненно, как в объективно-историческую истину, Сталин верил, что фашизму не одолеть СССР никогда, ни при каких обстоятельствах, что и подтвердилось в 1945 году. Этот стратегический вывод Сталина был верным, но он сделал тактическую ошибку, когда, запрещая всяческие меры по повышению состояния боевой готовности, приказывал: «Не отвечать на провокации немцев», очевидно, памятуя, что нападение германцев на Польшу началось с провокации.

Как я уже говорил, и мне верилось, что Гитлер на нас не нападёт в ближайшее время, что мы его дипломатически переиграем...

Но особенно неожиданными и непостижимыми стали сообщения о быстром продвижении фашистских армий вглубь нашей Родины, об огромных наших потерях в живой силе и технике. И только яростная, до полного изнеможения работа, не позволяющая ни на минуту расслабиться, спасала от отчаяния и чёрных мыслей. А было такой работы у меня хоть отбавляй, невпроворот. Надо было решать главное — как в резко меняющейся обстановке не только удержать отрасль на достигнутом уровне, но и в соответствии с новыми условиями придать ей ускорение, тем более, что уже в первые дни войны с наших нефтяных промыслов и предприятий добровольно и по мобилизации ушло на фронт большое количество работников.

Наркомату нужно было развернуть широкую работу по организованному набору добровольцев в нефтяную промышленность, разумеется, только тех, кого освободили от мобилизации. А кто именно это был? Подростки, женщины, пенсионеры — десятки тысяч. Наше счастье, что мы к тому времени обладали опытом самого ускоренного и массового обучения. Задача облегчалась тем, конечно, что к нам приходили на производство действительные добровольцы, движимые высоким чувством долга перед страной.

Новички нефтепромыслов и заводов были готовы к любой, даже физически неимоверно тяжёлой работе. Заменяя ушедших на фронт, шли в бригады по добыче нефти, бурению, подземному и капитальному ремонту скважин.

Они знали, в каких трудных условиях предстоит трудиться: по почину рабочих бакинских промыслов вся отрасль переводилась на 12-часовой рабочий график без выходных и отпусков до окончания войны.

Нефтяники нового призыва не роптали на сразу же свалившиеся на них тяготы. Их самоотверженность исходила из ясного сознания того, что от добытчиков горючего непосредственно зависит жизнь и смерть солдат на небывалой войне — войне моторов. Надо давать фронту горючее, ибо никакие моторы ему без этого не потребуются.

Эту простую истину на промыслах и в цехах разъяснять не требовалось. Люди объявляли свои вахты фронтовыми и часто несли их несколько суток подряд без отдыха.

В ходу ныне и такое утверждение, будто война явила расслоение в нашем обществе и морально-политическое, и социальное в народах СССР и, прежде всего — в русском и украинском. Опять ложь задним числом! Я сам воочию видел, как трудились у нас на промыслах и русские, и армяне, и азербайджанцы, и украинцы, жили вместе в бараках и пели песни и свои, и своих друзей. «Драчки народов», на каковую рассчитывал Гитлер, не произошло. Ведь и ныне кое-кто по гитлеровскому рецепту упорно организует рознь и вражду между народами теперь уже России.