Сергей Платонов - Борис Годунов

Есть основание думать, что эта вековая новгородская окраина представляла для шведов мало удобств; владение ею, правда, отрезывало Русь от моря, но обходилось шведам дорого; «неродивая» земля требовала подвоза хлеба и фуража, в которых в то время у самих шведов не было избытка. Трудности продовольственного характера были в том краю так велики, что шведы в пору наибольшего своего торжества над Русью при Густаве Адольфе легко отдали Москве новгородские земли по Столбовскому договору 1617 года, главным образом потому, что не имели сил организовать их питание. Тем более чувствовались эти трудности в конце XVI столетия, когда голодала сама Швеция. Возвращая себе стародавние русские города на финском побережье, Москва вы говорила себе некоторую свободу сообщений через шведские земли с Европою — для купцов, идущих с товарами на царское имя, для врачей и техников, едущих к царю, для царских послов.

Но торговля в Нарве осталась исключительно в шведских руках. Москва была довольна «вечным миром» 1593 года потому, что сделала земельные приобретения — знак победы и военного торжества. Зависимость русского торга на Балтийском побережье от шведов не беспокоила Москвы, ибо торг на Белом море, в Архангельском городе, обеспечивал для нее свободу коммерческих сношений с Западом. От шведского контроля терпела более немецкая Ганза, чем Москва. Но и шведы были очень довольны «вечным миром», «все ликовали, прекратилась 37 лет продолжавшаяся борьба, — говорит Г. В. Форстен. — В церквах служили благодарственные молебны, пели Тебе Бога хвалим… все друг друга поздравляли с счастливым днем». Королевские послы, возвращавшиеся из Тявзина, были встречены в Ревеле с чрезвычайным торжеством. «Pro hoc sunimo beneficio Deo optimo maximo sit laus et gloria!» — восклицал современник-швед.

В отношениях Москвы к Литве и Швеции личное участие Бориса вовсе незаметно; оно может быть ценимо лишь по связи с общей оценкой целесообразности и дальновидности московской политики. В сущности, то же следует сказать и о сношениях с «цесарским» двором (так называли в Москве императорский двор Габсбургов). Из документов, сюда относящихся, возможно извлечь две-три мелкие черты, характеризующие личное поведение Бориса в отношении «цесаря» и его послов, но и эти черты допускают различные толкования. Дипломатические сношения Москвы и Вены в конце XVI века вообще неопределенны и сложны; предметы сношений многообразны; мотивы и цели не всегда ясны.

По-видимому, император Рудольф II был уверен в возможности династической унии с Москвою: в 1588 году он указывал своему послу Варкочу в официальной инструкции, что имеются сведения («uns von weitten angelangt hette»; «uns hatt sonnst wetleuffig vor diesen angelangt»), будто существует духовное завещание Грозного, но хранится в великой тайне; «в нем между прочим постановлено: буде ныне царствующий великий князь [Федор] умрет бездетным, то на наш достохвальный дом будет обращено предпочтительное внимание, и кто либо из членов нашего дома должен быть избран государем». На каких основаниях выросли такие сведения и надежды, достоверно узнать нет возможности; но можно предполагать, что почва для них создалась в условиях польско-литовской «элекции». В избирательной кампании 1587–1588 годов Москва готова была поддерживать эрцгерцога Максимилиана, брата Рудольфа, в том случае, если не будет избран сам царь Федор. Из Москвы извещали императора Рудольфа, что в этом именно смысле действовали в Варшаве московские послы: они там будто бы говорили, чтобы

«паны обрали себе государем нас, великого государя, и были под нашею царскою рукою;…а будет нас себе государем не оберут, и они бы обрали себе государем брата твоего, Максимилиана, арцыкнязя Аустрейского;…а с невеликих бы станов, Свейского сына или которого иного Поморского княжати, на те великие государства не обирали, потому что те государи непристойные: о христьянстве не радеют, только всегды на кроворазлитье христьянское желают, а бесерменским государям в том радость чинят; а только будет брат твой Максимилиан на королевстве Польском и на великом княжестве Литовском, и нам то будет любо таково ж, что и мы будем на тех государствах».

Это прямодушное заявление, сделанное в грамотах, сопровождалось, вероятно, столь же ласковыми — по наказам — речами гонцов, в которых могло быть говорено и больше, чем позволяли и требовали официальные наказы. В Вене могла созреть уверенность, что Москва, ввиду бездетности Федора питая мысль об унии, предпочтет в свое время Габсбургский дом «непристойным государям» «невеликих станов». Отсюда проистекало большое внимание Рудольфа и Максимилиана к Москве и частые дипломатические посылки в Москву. Но как произошло предание о тайном завещании Грозного, сказать ничего нельзя.