Андрей Худяков - В.Грабин и мастера пушечного дела

С Устиновым поехали в Кремль, вошли в зал заседаний. Вижу, сидят одни военные. Я сразу догадался, что это они добились нашего вызова. Из слов выступавшего генерала я понял, что вся работа по модернизации пушек и новой технологии подвергается не только критике, но и резкому осуждению. Другой оратор подверг сомнению надежность наших пушек в боевых условиях и высказал предположение, что они во время ведения беглого огня, особенно при длительной артиллерийской подготовке, обязательно будут рассыпаться!.. После каждого выступления товарищ Сталин, имевший привычку прохаживаться по комнате, подходил ко мне и спрашивал: «Товарищ Грабин, что вы на это скажете?» «Товарищ Сталин, пушки надо делать только по новым модернизированным чертежам…» Следующий оратор еще энергичнее и красочнее говорил о том, где пушки могут подвести в бою. Гляжу, Сталин опять идет ко мне… И вот, когда он подошел в шестой раз и спросил: «Товарищ Грабин, что вы на это скажете?» — я не вытерпел, встал и по-военному отрапортовал: «Товарищ Сталин, по каким чертежам прикажете, по таким и будем делать пушки!» «Вы страну без артиллерии оставите! У вас конструкторский зуд! Вы хотите все менять и менять! Работайте, как работали раньше!» — в его голосе были раздражение и гнев.

Он подошел к своему стулу, взял его за спинку и, приподняв, грохнул им об пол. Я никогда не видел Сталина таким раздраженным. Одним словом, ГКО постановил пушки делать по старой технологии… На этом заседание кончилось.

— Василий Гаврилович! А почему молчал Устинов? Мне это непонятно. Наших бьют, а он стоит в сторонке и молчит. Он же инженер и, я слыхал, работал конструктором.

— Тем не менее он смолчал. Почему? Трудно сказать. Скорее всего, перестраховался. Возражать разгневанному Сталину могли лишь очень волевые люди.

Солнечные лучи из окна стали падать на глаза рассказчика. Он осторожно отодвинулся и продолжал:

— Возврат к старому и переналадка всего производства, вас в этом нечего убеждать, действительно могли оставить армию без артиллерии. Вам трудно оценить, а мне спустя столько лет представить, в каком состоянии я покинул зал заседания. Только помню, все померкло и я будто бы уперся в огненную стену. Хочу преодолеть ее, а она горячая и обжигает руки и лицо. Как вышел из комнаты, не помню. Я был глубоко убежден, что ошибочность решения очевидна, и это скоро поймут, но будет поздно.

Сели молча вместе с Устиновым в его машину и поехали в наркомат. Время далеко за полночь. С трудом спускаюсь в бомбоубежище. В подвале деревянные кушетки, обитые дерматином, стол, стулья. Над ними чуть светит синяя лампочка. Ее безжизненный свет коробит душу. Лично судьба меня не тревожила. Меня угнетала и удручала неизбежная картина пустых железнодорожных платформ на нашем заводе. Я один в белом каменном мешке, тяжело дышать. По всему телу, как в детстве, когда гроза заставала одного в степи, бегут холодные колючки. Голова горит огнем, начало знобить. Сердце, как в годы болезни, дает о себе знать. Снял китель и повесил на спинку стула. Под ноги положил газету и, накрывшись шинелью с головой, лег на кушетку отдохнуть. Закрыл глаза. Так прошел час, а может быть, немного больше. Стараюсь прогнать мысли о случившемся. Думаю о маленьких сыновьях, а слышу голоса ораторов. Накатилась тоска и сдавила грудь. Попить бы воды, да не знаю, есть ли она. Где выход из тупика? Выше головы и ГКО не прыгнешь! Мелькнула мысль: почему на заседании отсутствовал Ворошилов? В декабре он был у нас на заводе. Когда я подробно доложил ему о модернизации пушек и новых технологических делах, когда он увидел в работе наши станки ГСР-1 и переделанные импортные станки, то воскликнул: «Это вы здорово сделали. Молодцы!» Климент Ефремович не стал бы молчать на ГКО.

Под утро, примерно часов в пять, — продолжал говорить Грабин, — прибежал молодой офицер и предложил подняться наверх, к телефону.

Не иду. Душит скверное предчувствие… Пусть, думаю, берут здесь, если хотят арестовать. Офицер второй раз громыхнул железной дверью бомбоубежища. «Вас просят к телефону, — взволнованно проговорил он и добавил, — с вами будет говорить товарищ Сталин!»

Я не поверил своим ушам. И все же оделся и быстро, будь что будет, шагнул к двери. А ноги — черт знает что с ними? Так отяжелели. С большим трудом поднимаюсь на второй этаж. В приемной наркома пусто. Вхожу в кабинет. Устинов в растерянности. Он поднят с постели и полуодет. Беру красивую телефонную трубку. Говорю: «Слушаю»… Ответил Поскребышев. Немного погодя послышался и голос Иосифа Виссарионовича. Он поздоровался и подчеркнуто вежливо сказал: «Вы правы. То, что вы сделали, сразу не понять и по достоинству не оценить… Ведь то, что вы сделали — это революция в технике. ЦК, ГКО и я высоко ценим ваши достижения. Спокойно заканчивайте начатое дело».