Андрей Савельев - От Геракла до Перикла. Древнегреческая история

На пути перехода от менее возвышенной к более возвышенной любви Диотима (Сократ) поминает «правильную любовь к юношам», благодаря которой можно подняться к другим разновидностям прекрасного. Впрочем, узрев истинно прекрасное, зрелый человек, по мысли Диотимы, не будет приходить в восторг от красивых мальчиков и юношей, которых греки называют «возлюбленные» и которыми у них принято было любоваться. Тем самым гомосексуализм и педофилия, будучи реальностью Древней Греции (как и современного мира), Сократом представляются как низменная «любовь», нечто от «пошлого Эрота».

Стоило Сократу закончить речь, как к пирующим присоединяется пьяный Алкивиад с ватагой спутников. Выглядит он легкомысленно – на голове венок из плюща и фиалок и множество лент, флейтистка поддерживает его нетвердые движения. Алкивиад требует «продолжения банкета». Он настолько нетрезв, что не замечает Сократа и садится рядом с Агафоном, увенчивая его своими лентами. Наконец, увидев Сократа, он вскакивает и вопит о том что тот устроил ему засаду «и здесь».

Претензии к Сократу абсурдны: мол, ему стоило бы делить ложе с комедиантом Аристофаном, а не с прекрасным Агафоном. Сократ тут же жалуется Агафону, что Алкивиад его одолевает своей ревностью и прохода не дает: ни взгляни на юношу, ни побеседуй с каким-нибудь красавцем. Сократ даже притворно опасается насилия со стороны безумно влюбчивого пьяницы. Причем, Сократ употребляет странный оборот: «с тех пор, как я полюбил его». Исходя из того понимания любви, которое содержится в «Пире», странность рассеивается: речь идет о близком приятельстве, дружбе.

Алкивиад, внешне не смиряясь, тут же переходит на другой тон и просит Агафона вернуть ему часть лент, чтобы украсить и голову Сократа и чтобы тот не считал, что его – победителя во всех спорах – чем-то предпочли лишь позавчера прославившемуся Агафону. Внимание его переключается на остальных присутствующих, которых он считает слишком трезвыми, а потому берет на себя руководство всеобщим пьянством. В руки ему попадает громадная чаша, и он начинает всех потчевать. Замечая между делом, что Сократу это нипочем: «он выпьет, сколько ему ни прикажешь, и не опьянеет ни чуточки».

Остановить тотальную пьянку попытался Эриксимах, сообщивший Алкивиаду замысел с речами в честь Эрота. И потребовал, чтобы тот продолжил задуманное, а за ним следующие сотрапезники. Алкивиад сначала пытается задеть Сократа: мол, что бы ни сказал мыслитель, все обстоит в любом случае как раз наоборот. А стоит при нем похвалить кого-то другого (хоть бога), он «сразу же дает волю рукам». Что поделать: не любит Сократ, когда при нем хвалят богов, не понимая в их сущности ровным счетом ничего. Он только что как раз продемонстрировал, насколько пустыми были похвалы Эроту со стороны Агафона.

– Тогда, – соглашается Эриксимах, – воздай хвалу Сократу.

Алкивиад продолжает скоморошество, притворно пугаясь Сократа, который не спустит ему насмешек. Сократ соглашается только с одним: Алкивиад будет говорить только правду. И тот принимается за дело, обещая ни в коем случае не поднимать Сократа на смех, но именно этим он и начинает свою речь.

По Алкивиаду, Сократ «похож на тех силенов, какие бывают в мастерских ваятелей и которых художники изображают с какой-нибудь дудкой или флейтой в руках. Если раскрыть такого силена, то внутри у него оказываются изваяния богов. Так вот, Сократ похож, по-моему, на сатира Марсия».

Действительно, внешность Сократа очень сходна с образами, о которых говорит Адкивиад. Тут он не отступил от правды, но эта правда в сложившихся обстоятельствах оборачивается насмешкой. Алкивиад развивает тему: Сократ дерзок, Сократ завораживает своими речами не хуже, чем Марсий своей флейтой. Причем эти речи увлекают даже в плохом пересказе! Алкивиад говорит, что у слушателей Сократа сердце начинает биться сильнее, а из глаз текут слезы, чего не происходит даже когда выступают блестящие ораторы, подобные Периклу. Дело доходит до того, что Алкивиад уже боится слушать Сократа и бросается от него наутек (что явное преувеличение, обусловленное игривым настроением Алкивиада и глубоким опьянением).

Еще одна черта, о которой говорит Алкивиад: Сократ «морочит людей притворным самоуничижением», хотя ему совершенно неважно, красив человек или нет, богат ли, обладает ли какими-то чертами, которые превозносит толпа. Все это для Сократа ничего не стоит. Может быть, Сократ, действительно видел в людях ту самую высшую красоту, которая незаметна большинству, падкому на внешние черты красоты и успеха.