Жорж Вигарелло: История тела Том 2 [От Великой французской революции до Первой мировой войны]

Это противопоставление может послужить причиной желания избавиться от своего владения; может заставить поддаться искушению «привилегией быть субъектом, хозяином своего универсума». Наше собственное тело влияет на нас, мы чувствуем, как нас изучают, желают или отторгают. Напряженные отношения между телом реальным и телом отчуждаемым, не так уж давно отмеченные Жан–Полем Сартром, страх оказаться в подчинении другому телу, его власти, планам и желаниям лежат, в частности, в основе сексуальных отношений. В этой книге им уделено место наряду с анализом социального построения типов тела. Сексуальный акт, свойственное ему стремление к слиянию, как и любая ласка, имеют двусторонний, взаимный характер. Взаимопроникновение эрогенных зон и последующее построение типических образов обоих тел, без сомнения, составляют основу любой истории тела.

Расплывчатые границы между телом–субъектом и телом–объектом, между телом индивидуальным и телом коллективным, между понятиями о внутреннем и внешнем уточнились и усложнились в XX веке благодаря стремительному развитию психоанализа. Разговор об этом выходит за временные рамки, установленные для настоящего тома. Но следует держать в голове влияние упомянутой референции (пусть на первый взгляд незаметное) на современное исследование тела. Тело — это условность, совокупность ментальных представлений, бессознательный образ, который на протяжении всей истории интересующего нас предмета создается, распадается и потом воссоздается иначе посредством социальных дискурсов и символических систем. Либидинальная структура этого образа и все, что ей препятствует, превращают тело в клинический объект, в симптом. Чтобы избежать анахронизмов и сложного сочетания подходов, мы не включили рассмотрение этих принципов в проблематику тома. Но их отзвук можно обнаружить как во многих современных научных трудах, так и на страницах этой книги, особенно на тех, которые Анри Зернер посвятил телу воображаемому.

Эта книга, разумеется, представляет собой лишь введение в историю выбранной нами проблематики, широта которой затрудняет любую попытку синтеза. Здесь не пойдет речи о сне, о восприятии старения. Вопросы о солдатском теле, а также о выставлении напоказ уродства будут затронуты в следующем томе. Вопрос о роженицах поднимался в предыдущем томе. Полный событиями XIX век, которому посвящена эта книга, был достаточно богатым на инновации, что оправдывает смещение акцента на такие важные процессы, как завоевание господства клинико–анатомической медициной и френологией, изобретение анестезии, зарождение сексологии, подъем гимнастики и спорта, появление новых видов производств, навязанных промышленной революцией, формирование социальной таксономии тела, кардинальное изменение представления о личности; и это только несколько примеров. Отметим, однако, что эту книгу невозможно понять полностью без ознакомления с предыдущим и последующим томами.

Каковы были знания медиков о теле, его анатомии и физиологии? Как эти знания сформировались и менялись ли они на протяжении XIX века? Что представляло собой тело в глазах служителей церкви и ревностных христиан? Какая система норм сложилась из этих религиозных убеждений? Как смотрели на тело художники? Какие наваждения, призрачные образы и даже тревоги управляли этими взглядами, в то время как возникали стереотипы социального сознания, нашедшие выражение в создании целого ряда подвидов тела? Все это вопросы, ответы на которые определяют разговор об истории тела в XIX веке. Поэтому стоит затронуть их в самом начале, прежде чем перейти к истории удовольствий и боли.

Оливье Фор

В наши дни разговор о теле и его функционировании невозможно представить без медицинской лексики. Для нас «естественно», что тело есть совокупность органов — очагов физиологических и биохимических процессов. Хотя инвентарь известных нам названий гораздо уже существующего в науке, мы определяем тип и месторасположение болезни с помощью медицинской терминологии.

Такое заимствование не проходит бесследно для наших физических ощущений и представлений о теле. Используемый нами научный лексикон позволяет превратить тело во внешний объект изучения, а значит, дистанцироваться от него и избежать тревоги, вселяемой его состоянием. Не вызывает сомнения и то, что подобный подход обусловливает особенности нашего отношения к больному телу: мы прислушиваемся в большей степени к тем недугам, которые изучены и известны докторам. При этом было бы преувеличением считать, что наше «прочтение» тела полностью совпадает с медицинским. Самодиагностика во многих случаях не имеет ничего общего с современной наукой, которая (как во франции, так и в соседней Великобритании) не воспринимает всерьез пресловутый «печеночный криз» [5] Печеночный криз (фр. crise de foie) — употребляемый среди населения термин для обозначения дурного самочувствия (в частности, головной боли, боли в животе, тошноты), причины которого с печенью никак не связаны. Термин не является медицинским и не основывается на научных данных. ( Здесь и далее, если не указано иное, постраничные примечания принадлежат переводчику. ) . Да и собственно болезнь не интерпретируется и не воспринимается как явление чисто физиологическое. О смерти от онкологического заболевания до сих пор говорят как о результате «мучительной болезни». Когда же речь заходит о ее причинах, то такие факторы, как наследственность, образ жизни, пренебрежение здоровьем, просто злой рок, упоминаются на–много чаще, чем биологические механизмы. Можно было бы предположить, что эти представления — пережиток иррациональных верований, дошедших до нас из глубины веков, или знак сопротивления медицине, которую принято считать слишком технологичной и потому обезличенной. В действительности же они связаны с тем, что последние два столетия медицина представляет тело как организм, зависящий от окружения и поведения его владельца. Так что современная медицина вовсе не сводит тело к перечню органов, клеток и механизмов, управляемых психохимическими законами. Утверждение, согласно которому западноевропейская медицина последние двести лет якобы избавляется от автономной и целостной личности больного, «препарируя» тела и болезни, — безусловное преувеличение. Если медицинский подход и стал господствующим в наших размышлениях о теле и физических ощущениях, то, возможно, потому, что он устроен сложнее, чем об этом судили изобличительные тексты.

Читать дальше