Кирилл Соловьев - Самодержавие и конституция

В январе 1914 года, за полторы недели до отставки Коковцова, Горемыкин был приглашен в Царское Село. Сразу после этой аудиенции у императора начались регулярные консультации с Горемыкиным и Кривошеиным. Но правительственное единство не окрепло и в период второго премьерства Горемыкина (31 января 1914 – 20 января 1916). По прошествии восьми лет со дня роспуска Первой Думы «горемыкинский стиль» ведения заседаний Совета министров не изменился. Министр земледелия А. Н. Наумов вспоминал: «Горемыкин был скуп на слова. В Совете министров Иван Логгинович производил на меня впечатление человека, который готов внимательно слушать прения, но вместе с тем думает про себя свою собственную думушку. Думушкой этой он делился лишь с одним своим государем, настраивая Его Величество следовать его, Горемыкина, взглядам и советам». При этом, по словам Наумова, существенного влияния на назначения министров Горемыкин не оказывал. Бывший государственный секретарь барон Ю. А. Икскуль считал, что подлинные бразды правления оказались в руках Кривошеина. В Государственном совете были уверены, что Кривошеин должен был сменить Горемыкина, когда «почтенный старец окончательно рассыплется». Министр финансов П. Л. Барк даже называл Кривошеина «душой» Совета министров. В. Н. Коковцов считал его «серым кардиналом», который намеренно выдвинул кандидатуру Горемыкина в премьеры, зная, что при этом главе правительства именно Кривошеин будет вершить дела, не принимая на себя никакой политической ответственности. Думские лидеры, искавшие контактов с правительством, вели переговоры с Кривошеиным, а не с Горемыкиным.

Правительство, как и прежде, раздирали внутренние противоречия. Н. А. Маклаков не скрывал своего неприятия Кривошеина и в беседах с малознакомыми людьми подвергал его беспощадной критике. У морского министра И. К. Григоровича были весьма натянутые отношения с министром путей сообщения А. Ф. Треповым и министром торговли и промышленности князем В. Н. Шаховским. Многие ведомства (в том числе Министерство внутренних дел) зачастую игнорировали позицию Совета министров. Решения военного, морского ведомств, Министерства иностранных дел часто становились «сюрпризом» для их коллег.

Объединенное правительство в полном смысле этого слова не сложилось. Едва ли это было возможно при наличии такого центра принятия решений, как царь, на которого привыкли ориентироваться все сановники империи. Совет министров напоминал европейский кабинет, пока это дозволял государь император.

Историк не может позволить себе снисходительного отношения к своим героям, которые-де чего-то не поняли или не уяснили. Его преимущество перед ними заключается лишь в том, что он знает финал драмы, который неведом современнику событий. Представления о будущем у современника чаще всего впоследствии опровергаются жизнью. Однако именно исходя из этих пускай ошибочных представлений, человек выстраивает свою линию поведения. Его мотивы объясняются психологией момента, которую сложно восстановить исследователю спустя столетия, десятилетия и даже годы. Сделать же это необходимо, чтобы герои исторических исследований обрели плоть и кровь, а значит, свойственные им страсти и эмоции.

В этом отношении случай 1906 года чрезвычайно показателен. В обществе царило возбуждение, многим казалось, что настоящая революция только начинается и события 1905 года были лишь прелюдией. По аналогии с Францией 1789 года, Первая Дума должна была стать Генеральными Штатами, а следовательно, спустя некоторое время – Учредительным собранием. За ее вполне вероятным роспуском должен был последовать социальный взрыв, который не мог оставить Россию прежней. Так воспринимали ситуацию многие депутаты, 9 июля 1906 года узнав, что Первой Думы больше нет.

Е. Н. Тимирязева, член партии кадетов, последние два месяца работала в библиотеке Думы. По ее ощущениям, самое начало июля предвещало бурные события. Правда, ближе к выходным страсти вроде бы улеглись, и Тимирязева решила, что Думу не распустят. Ее не смогли разуверить депутаты Д. А. Скульский и В. А. Оболенский, зашедшие к ней 8 июля в библиотеку. Они считали, что было бы лучше, если бы Думу распустили, а депутатов арестовали, чем жить в состоянии «томительной напряженности». Что такое «томительная напряженность», Тимирязевой напомнила ее же горничная в 11 часов вечера того же дня. Феня утверждала, что на Каменноостровском проспекте «народ бунтует»: кричит «ура», бросает шапки, поет песни, а по улицам толпами ходят хулиганы. Тимирязева записала в дневнике: «Я сейчас же оделась, взяла с собой Феню и поехала в клуб (Партии народной свободы. – К. C .), чтобы узнать что-нибудь, предполагая что-то неладное, вообще, и, в частности, декрет о роспуске Думы. На вопрос швейцару, есть ли кто-нибудь в клубе и там ли сейчас М[илюков], я узнала, что народа еще порядочно много, а М[илюков] только что уехали. Мне показалось успокоительным признаком, что П[авел] Н[иколаевич] уехал, и я отправилась домой…»