Андрей Фурсов - Водораздел. Будущее, которое уже наступило

В 2018 г. номер журнала «The Economist» от 14–20 апреля вышел с материалом, посвященным Германии, — «установочной» редакционной статьей и подборкой статей. В редакционной статье взахлеб нахваливалось правление Меркель в целом и особенно ее политика «открытых дверей» по отношению к мигрантам. В качестве достижений «эпохи канцлерин» «Экономист» выделил следующие: формирование более инклюзивной («включающей», «широкой») идентичности, чем этническая, национальная; ее распространение на тех, кто не имеет немцев среди своих родителей и вообще предков; развитие «сбалансированной гендерной культуры»: число работающих женщин за последние 15 лет выросло с 58 до 70 %; немцы стали больше разводиться и меньше вступать в брак; в то же время легализованы гомосексуальные браки.

Если перевести это на нормальный язык, то на самом деле речь идет о постепенном разрушении семьи и о том, что в условиях усилениях эксплуатации неолиберального типа все больше женщин вынуждены работать, чтобы сохранить семейный бюджет на прежнем уровне, а также о том, что разрушается немецкая идентичность. «Экономист» с восторгом констатирует, что Германия утрачивает этническую гомогенность и превращается в «плавильный котел», в открытую страну, состоящую из различных фрагментов — в переводе на нормальный язык: утрачивающую национально-культурную целостность. Что же касается «плавильного котла», то он не состоялся даже в США, не говоря уже о Западной Европе, — о чем пишут открыто, но хозяевам «Экономиста» это не указ.

Мультиэтничность Германии, радостно сообщает журнал, находит отражение и в политической жизни, и даже в спорте, в частности — в футболе. Если в 2009 г. члены парламента с «мигрантским бэкграундом» составляли 3 %, то в 2017 г. уже 9 %, хотя реально репрезентативной цифрой было бы 23 % — именно такое количество граждан ФРГ не имеет немецких корней. Если в 1990 г., когда немцы стали чемпионами мира, в сборной ФРГ были только немецкие (и немецко-польские) фамилии, то на первенстве Европы 2016 г. в сборной были Боатенг, Озиль, Подольски, Сане и Гомес (с корнями, соответственно, из Ганы, Турции, Польши, Сенегала и Испании). Однако вовсе не немецкий футбол — лидер по числу выходцев с Юга.

В газете «Спорт-экспресс» от 10 июля 2018 г. была опубликована статья под названием «Африка может гордиться своими командами — Бельгией и Францией». Как отмечает автор (Д. Зеленое), почти половина — 22 футболиста из 46 в заявках обеих команд — родом из Африки; по сути полуфинальная встреча Франции и Бельгии — настоящее африканское дерби. 9 игроков могли бы представлять Конго (4 француза и 5 бельгийцев), по трое — Сенегал и Марокко, по двое — Камерун и Мали, по одному — Гвинею, Того и Алжир. Причем африканцы — лидеры своих европейских команд: Лукаку, Компани, Батшуайи — Бельгии; Мбаппе, Погба, Юмтити — Франции. Есть выходцы из Африки и стран Карибского бассейна в сборных Англии, Нидерландов, Германии — меньше, чем в бельгийской и французской командах, но все же есть. А еще достаточно взглянуть на клубный футбол Англии и Нидерландов.

Что все это означает? С одной стороны, Европа выкачивает из своих бывших африканских колоний человеческий ресурс в его спортивно-физическом варианте. Для наиболее конкурентоспособных африканских спортсменов — это путь в мир, где «чисто и светло», шанс на лучшую жизнь для себя, своих детей, родни. Но есть и другая сторона — уже не африканская, а европейская.

Спортивным лицом Европы в наиболее массовом, популярном и денежном виде спорта — футболе — становится неевропейское: африканское, карибское, арабское. Процент африканцев и арабов в европейском футболе намного выше, чем процент африканцев в арабов в населении Европы. Кто-то скажет: ну и что в этом плохого? Плохого — ничего. Но и хорошего тоже. Африканизация большого спорта, в частности, футбола Европы (Западной прежде всего) свидетельствует о простой вещи: психофизически (т. е. социобиологически) в спорте высших достижений белые европейцы уступают, сдают позиции выходцам с Юга. Одним из факторов упадка Рима стала в свое время варваризация социума, прежде всего — армии, т. е. структуры, где крайне важны психофизические качества. Кто-то опять же скажет: из римско-варварского смешения возникла блестящая феодально-готическая Европа Средних веков. Здесь есть, однако, что возразить. Во-первых, между концом Рима и началом Средних веков лежит длительный (VI–IX вв.) период Темновековья. Во-вторых, варвары в расовом, а нередко и в религиозном отношении мало чем отличались от жителей позднего Рима. К тому же, в отличие от негров или арабов-мусульман они воспринимали римский образ жизни, бытовую культуру и т. п., не случайно ряд историков трактуют империю Карла Великого как последнее издание античной политии, из руин, разложения которой и возник феодализм. Наконец, в-третьих, где доказательства, что любое смешение приводит к синтезу, тем более блестящему? История свидетельствует, что это скорее исключение, чем правило.