Владимир Петрухин - Русь в IX–X веках. От призвания варягов до выбора веры

Видимо, дело в том, что для новгородца — составителя НПЛ, имевшего перед собой Киевский Начальный свод, это хронографическое повествование о Киеве было все же отступлением от темы, о чем он и говорит сам после рассказа о «великом князе» Кие и благочестивом рассуждении о победе христианства: «Мы же паки на последование возвратимъся, глаголюще сице о начале Русьския земля и о князех, како откуду быта».

Правда, и далее составитель введения говорит не о начале Руси и не о происхождении князей, а призывает читателей прислушаться, «како быша древнии князи и мужие их, и како отбараху Руския земле, и ины страны придаху под ся; теи бо князи не збираху многа имения, ни творимых вир, ни продаж, въскладаху люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье» (НПЛ. С. 103–104). Соответственно и дружина кормилась, «воюя чужие страны», а не говорила: «мало есть нам, княже, двухсот гривен», довольствовалась серебряными, а не золотыми «обручами» для жен, «и расплодили были землю Русьскую». Во время же составления введения к НПЛ «за несытоство навел Бог на ны поганыя, а и скоты наши, и села наша и имения за теми суть».

А. А. Шахматов, настаивавший на принадлежности введения Начальному своду 1093 г., стремился увязать обвинения русских князей в «несытостве» с характеристикой вокняжившегося в 1093 г. Святополка Изяславича в одном из рассказов Киево-Печерского патерика. Но сам текстолог признавал, что собственно в летописных текстах такая характеристика отсутствует. Зато в большей мере упреки князьям НПЛ соответствуют тексту, который читается в ПВЛ под 1093 г. об оскудении земли «от рати и продаж» и нашествии «поганых» половцев [52] Анализ предисловия к НПЛ провел еще С. А. Бугославский, настаивавший на том, что «весь текст Предисловия является сокращенным изложением материала, известного… по ПВЛ» (Бугославский 2006, т. 1. С. 294 и сл.). . Само по себе это соответствие не противоречит шахматовской реконструкции, ведь ПВЛ также отражала Начальный свод.

Но далее в ПВЛ есть еще одно соответствие нашему введению: уже за границами, отводимыми Начальному своду: под 1097 г. (ПВЛ. С. 112) описываются распри между русскими князьями. Владимир Мономах намеревается отмстить Святополку Киевскому за преступление, но кыяне молят его: «Молимся, княже, тобҍ и братома твоима, не мозҍте погубити Русьскыҍ земли. Аще бо възмете рать межю собою, погании имуть радоватися, и возмуть землю нашю, иже бҍша стяжали отци ваши и дҍди ваши трудом великим и храбрьствомь, побарающе по Русьскҍй земли, ины земли приискываху». И хотя Шахматов (Шахматов 1947. С. 158–159; ср.: Лихачев 1986. С. 175–176) предполагал, что эта фраза ПВЛ заимствована из введения к Начальному своду, текстологически обосновать такое заимствование затруднительно — слишком очевидна принадлежность самой идеи единства Русской земли перед половецкой угрозой тому летописному контексту, который связан с княжением Мономаха. Скорее здесь следует усматривать обратное влияние ПВЛ на Новгородскую летопись или «общие места» летописного и хронографического повествования. Введение к НПЛ, повествующее об избрании Богом Русской земли на «последнее время», явно перекликается с мотивами Толковой Палеи — «в последняя лета оставят сынове ваши простоту и прилепятся несытовьству» (СДЯ, т. 5. С. 374).

Проблема «общих мест» оказывается принципиальной именно в отношении введения к НПЛ, ибо остается неясным, вопреки обещаниям составителя новгородской летописи, кто же те «древние князи» и их мужи, что расплодили Русскую землю. В НПЛ нет (в отличие о ПВЛ) известий и о землях, куда послал Рюрик своих мужей по смерти братьев (см. главу III.2). Ясно, что к ним не может относиться Святослав Игоревич (не говоря уже о самом Игоре: Олег, по НПЛ, не был князем), ведь Святославу был адресован упрек: «ты, княже, чюжеи земле ищеши и блудеши, своея ся охабив; мало бо нас не взяша ПеченЪзи» (НПЛ. С. 119).

Остается Владимир Святославич, с которым связан характерный мотив начального летописания: дружина ропщет, что ест деревянными ложками, и князь «исковати лжици сребрены», ибо «сребромь и златом налести не имам дружинҍ, а дружиною налҍзу злато и сребро, якоже дҍдъ мои и отець мои доискашеся злата и сребра дружиною» (НПЛ. С. 167). Этой дани традиционному дружинному этикету нельзя придавать буквальный исторический смысл — из летописи известно, чего «доискались» дружины Владимировых деда и отца — Игоря и Святослава.

Риторическое противопоставление героических древних времен «последним» временам может относиться к любой эпохе и любому этапу составления летописного свода [53] Не вполне «заслуженные» похвалы «храбрости и мудрости» первых русских князей — Игоря и Святослава — свойственны риторике древнерусских книжников от Илариона до Вассиана Рыло (ср.: БЛДР, т. 7. С. 388–390). Возможно, во введении к НПЛ дается обычная для новгородской традиции «глухая» ссылка на некий престижный прецедент: в грамоте Новгорода тверскому князю Михаилу Ярославичу новгородцы ссылаются на обычай, по которому целовали крест Новгороду «първии князи, и дҍдъ твои (т. е. предки Михаила. — В. П.), и отьць твои» (ГВНП, № 7, с. 17). . Но в риторическом введении к НПЛ имеются все же вопросы, на которые призван ответить последующий летописный текст. Это вопросы о становлении городов и волостей и, главное, повторяющийся вопрос о начале Русской земли, разделяющий рассуждения о победе христианства и древних князьях и завершающий само введение: «Мы же от начала Рускы земля до сего лҍта и все по ряду извҍстьно да скажемъ, от Михаила цесаря до Александра и Исакья» (НПЛ. С. 104).