Иван Лучицкий - Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

То была первая и самая важная ошибка, которую совершила Екатерина Медичи. Усиливаясь упрочить за собою то влияние на дела, которое, как ей казалось, она неизбежно потеряет, коль скоро начнется война с Испаниею и Колиньи и Монморанси овладеют королем, она, ввиду этого, как и с целью установить абсолютную власть в королевстве и избавиться от знати, решилась истребить не только гугенотов и их вождя Колиньи, но и дом Монморанси, как наиболее сильный и могущественный в государстве. Короля убедили в необходимости решиться на это: ему доказали, что маршал Монморанси с 25-тысячным войском готовится сжечь Париж. Лишь благодаря тому обстоятельству, что маршал находился случайно не в Париже, а в своем загородном доме, головы его братьев и приверженцев были сохранены. То было чистою случайностью, но всем этим лицам сделались известны и намерения, и неудавшийся план королевы-матери, и те цели, крайне вредные для знати, которых она стремилась достигнуть, начиная резню. Взрыв сильнейшего негодования встретил действия королевы, и вся придворная клика с Монморанси и герцогом Алансонским во главе единогласно осудила королеву, осудила ее «бесчеловечные» действия [1482] Донесение Уолсингема от 13 сентября 1572 г. цит. у Уайта (White Н. The Massacre of St. Bartholomew… P. 452). Cp.: Mémoires de duc de Bouillon // Collection Michaud. T. XI. P. 9. App. III. . Та связь, которая соединяла интересы всех опальных с интересами королевы, то уважение, с каким они относились к ней, и та энергия и ревность, какую они обнаруживали всегда, когда дело шло о защите короля, пали, когда они увидели, что дело идет не более и не менее, как об истреблении знати с целью, как думали многие из них, воспользоваться ее имениями [1483] Mémoires de duc de Bouillon // Collection Michaud. T. XI. P. 9. . Герцог Буиллон, обнаруживший постоянно свою юношескую преданность и любовь к королю, радовавшийся тому особенному вниманию, какое оказывал ему Карл IX предпочтительно пред другими, приучившийся вполне к придворной жизни, лгавший и сквернословивший, чтобы только понравиться королю [1484] Ibid. P. 5, 8 etc. , теперь, после резни, которая грозила, по его убеждению, снести голову и ему, герцогу Буиллону, стал иным человеком. «Это бесчеловечное дело, — пишет он в своих мемуарах, рассказывая о событиях 24 августа, — поразило меня прямо в сердце, заставило меня полюбить гугенотов и их религию, хотя я не имел тогда ни малейшего представления о ее сущности» [1485] Ibid. P. 9. . С Коссе, братьями Монморанси и всеми их приверженцами произошла подобная же перемена в их отношениях к власти. Они открыто порицали действия правительства, перестали доверять ему, отделились от него и стали постепенно организоваться в партию, не перестававшую сноситься с гугенотами, заявлявшую сочувствие их делу. Маршал Монморанси старался даже отклонить своего племянника, герцога Буиллона, от участия в осаде Рошели, опираясь на то, что дело Рошели — справедливое дело, и что, напротив, война, которую вел король с гугенотами, дело в высшей степени неправое [1486] Донесение Уолсингема от 13 сентября 1572 г. цит. у Уайта (White Н.The Massacre of St. Bartholomew… P. 452). Ср.: Mémoires de duc de Bouillon // Collection Michaud. T. XI. P. 9. App. III. .

Екатерина Медичи подготовила, таким образом, новый материал, новые силы для оппозиции и борьбы с правительством; собственными руками создала она эту оппозицию, крайне опасную для нее и королевской власти, так как деятели этой оппозиции находились при дворе, занимали по инициативе самой Екатерины Медичи места губернаторов и военачальников, имели много приверженцев в среде знати, обладали большими материальными средствами, наконец, глубоко изучили характер королевы, ее цели и стремления, узнали нравственные и материальные силы и средства правительства.

Но Екатерина Медичи не остановилась на этом одном и пошла еще дальше по пути, на который она однажды попала в ущерб собственным интересам, вопреки той политике, которой она с успехом следовала прежде. Открыто стала она замещать новые места итальянцами, новыми людьми, часто без роду и имени, окружила себя ими, постоянно совещалась с ними и перестала обращать внимание на тех, кто отличался знатностью рода, кому она прежде высказывала знаки своего расположения, не внимала их советам. Первую роль при дворе стали играть не принцы крови, не знатные старинные французские дворяне, а личности в роде Реца, Бирага, герцога Неверского, и вновь Гизы и кардинал Лотарингский, эти пришельцы и выскочки, соперники дома Монморанси, личности, ненавидимые большинством знати, искавшие популярности лишь у черни, выступили на арену деятельности. Королевский совет был составлен из лиц, заведомо враждебных знати и в частности дому Монморанси, и честолюбие дворянства не находило благодаря новой политике, усвоенной правительством, удовлетворения, а те, кто еще сохранил за собою прежнее положение в государстве, не пользовались влиянием, сделались предметом подозрений, недоверия, даже ненависти, да кроме того, если их оставляли в местах, или давали им поручения, как, например, Данвилю, то со специальною целью возбудить к ним недоверие в среде гугенотов. Роль, которую стали играть при дворе те личности, которые прежде добивались права жить в нем, которые были даже привлечены самою Екатериною Медичи, совершенно переменилась и обратилась в крайне унизительную и жалкую. Они были окружены шпионами; их комнаты, даже комнаты принцев крови, постоянно посещались по приказанию королевы солдатами для производства обысков; им не позволяли держать при себе больше одного лакея, отказывали в праве присутствовать при вставании и одевании королевы, не допускали под пустыми предлогами к королю, отказывали в аудиенции в присутствии всего двора [1487] Procès criminel contre la Mole // Mémoires de l'estât. T. Ill (deposition du Roy de Navarre). . Прежнее обращение исчезло, — maigre mine встречала часто опальных придворных; а тут присоединялось еще и вечное беспокойство, постоянная боязнь за свою жизнь. «Мои друзья постоянно извещали меня, — говорил король Наваррский перед судом, — что готовится новая Варфоломеевская ночь и что ни я, ни герцог (Алансон), также как и другие, не будем пощажены; кроме того, виконт Тюренн сообщил мне как факт, считающийся верным при дворе, что Виллеруа привез приказ совершить резню и что рождение сына ускорит мою смерть; некоторые из дворян моей свиты получили предостережение и совет от дворян, своих друзей, из свиты Гиза, перебраться из моего квартала, где они не безопасны, и Гаст, встретившись со мною, громко объявил мне, что как только Рошель будет взята, гугенотов и неокатоликов принудят заговорить иным языком. Я предоставляю вам обсудить, имел ли я право не верить всем этим предостережениям, а особенно предостережению со стороны лица, близкого к королю Польскому» [1488] Ibid. .