Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Из деревни Пётр Абрамович послал жене письмо, в котором, по её словам, сообщал своё «желание», чтобы она «к успокоению его не жила более с ним вместе, а получала бы от него с детьми положенное им содержание». Ольга Григорьевна согласилась и поселилась с детьми в принадлежавшей Петру Абрамовичу мызе Елицы под Петербургом. Но хозяйкой здесь она себя не чувствовала — мызой управлял зять Петра Абрамовича Адольф Карлович Роткирх, который относился к ней недружелюбно, во всём её стеснял. «Содержание», назначенное ей мужем, было ограниченным, хотя и не вовсе скудным — она получала ежегодно 500 рублей деньгами и провизию натурой, имела свой выезд; особо оплачивалась квартира в Петербурге, учителя для детей и содержание слуг. Это далеко от того полного равнодушия, которое проявлял к оставленной им семье Осип Абрамович.

Ольга Григорьевна соглашалась с таким положением до 1792 года, когда узнала от Ивана Абрамовича, что муж намерен продать мызу Елицы и, отобрав у неё детей, отдать их в «панцион». В январе 1792 года она через Г. Р. Державина, бывшего тогда «секретарём у принятия прошений», обратилась к императрице. Обвиняя мужа в нарушении супружеского долга, перечисляя подробно обиды и притеснения, которым подвергалась, ходатайствовала о наложении запрещения на продажу мызы и оставлении детей для воспитания под её наблюдением, а также об учреждении опеки, через которую она могла бы аккуратно получать положенное «содержание». Несомненно, она знала о существовании опеки над дочерью Осипа Абрамовича и о том, что её муж был одним из опекунов.

Решением Екатерины Пётр Абрамович был обязан выдавать Ольге Григорьевне на содержание семьи 1000 рублей в год; указано было и о «не чинении впредь оскорблений и не отобрании у неё детей». Ольга Григорьевна снова писала императрице, подробнейшим образом обосновывая как минимальную потребную ей сумму — 1800 рублей в год. Екатерина через Державина указала, чтобы «Пётр Абрамович Ганнибал непременно по мере достатка удовлетворял жену и не доводил бы более жалоб её до высочайшего престола».

Державин сам пытался уладить спор — вёл обширную переписку с обеими сторонами, приглашал Ганнибала к себе, но ничего не добился: Пётр Абрамович упорно стоял на своём, отвергая все претензии жены, как «нерезонабельные». Он продал в 1792 году мызу Елицы с деревнями, лишив таким образом семью натурального довольствия, и выдавал Ольге Григорьевне на всё её «содержание» 1000 рублей в год, «которое число денег,— по его словам,— с доходами, получаемыми ею из собственных её деревень (140 душ в Казанской губернии,— А. Г. ), превосходят почти то, что оставляет для себя и расходует на воспитание детей». То, что он детей любит и о них заботится, не отрицала и Ольга Григорьевна. Добросовестно выполнял он и свои обязанности опекуна над племянницей.

Человек своего века и своей среды, невысокой культуры, с грубыми армейскими манерами, своенравный, подчас суровый даже по отношению к близким, не говоря уже о крепостных, Пётр Абрамович не был, однако, малограмотным дикарём, не знавшим иных интересов, кроме самозабвенного изготовления водок и настоек, каким обычно представляется по рассказу его слуги, а позже михайловского приказчика Михаила Ивановича Калашникова или по написанному им самим началу автобиографии. Он пользовался уважением в губернии и, вероятно, не только благодаря значительному состоянию и генеральскому чину, но и личным качествам; избирался губернским предводителем дворянства. Живя постоянно в деревне, нередко наезжал в Петербург. Бывал и за границей. Так, 24 января 1800 года (Петру Абрамовичу шёл уже 58-й год) в «Санкт-Петербургских ведомостях» в списке отъезжающих за границу значился «Пётр Абрамович Ганнибал, генерал-майор, живёт в Сергиевской улице, в собственном доме» [31] Дом этот принадлежал Ивану Абрамовичу Ганнибалу, а затем, вероятно, перешёл в собственность Петра Абрамовича. Находился на Сергиевской улице, угол Друзгениковского переулка (ныне — улица Чайковского, д. 29). . Есть свидетельства о его интересе к музыке.

Говоря о малограмотности и нелогичности сохранившегося начала его автобиографии, нельзя не иметь в виду, что оно писано 82-летним стариком (бумага, на которой оно написано, имеет водяной знак 1823), притом страдавшим сильным склерозом (дошедшие до нас его собственноручные письма начала 1790-х годов и по грамотности и по логичности мысли не отличаются от писем большинства образованных людей того времени). Начало автобиографии представляет значительный документальный интерес. Да и само намерение взяться за перо, чтобы рассказать потомкам о себе, своих близких, событиях, свидетелем которых был, для человека его круга и его возраста, даже если оно было подсказано внуком-поэтом, явление для того времени примечательное. Это отметил ещё П. А. Вяземский при чтении посвящённых П. А. Ганнибалу строк в книге П. В. Анненкова «А. С. Пушкин в александровскую эпоху»: «Ведение записок или же одна мысль вести их уже признак в то время, что он был недюжинный человек. Безграмотность или кривописание были также признаком века, например, у французов, не говоря уже о русских» [32] Вяземский П. А. Замечания на кн. П. В. Анненкова «А. С. Пушкин в александровскую эпоху». Экземпляр книги с замечаниями Вяземского (подарен ему Анненковым в 1876 г.) хранится в Государственном музее А. С. Пушкина в Москве. .