Вадим Прокофьев - Среди свидетелей прошлого

В «Русской старине» за 1887 год, том 54, Висковатов опубликовал неизвестное стихотворение из альбома Одоевского, подаренное ему Лермонтовым. Стихотворение французское.

Его содержание почти в точности совпадает с тем, которое мы цитировали в начале очерка. Вяземский только немного его реконструировал, ввел обращение к мадам де Гелль.

Но Адель — поэтесса. Поэт пишет поэтессе, и она, конечно, отвечает ему. Вяземский долго рассуждает насчет окончаний русских фамилий во французской транскрипции. Ему нужно найти стихотворение Адели, подлинное, конечно, которое было бы посвящено человеку, фамилия коего начиналась бы на «L» и оканчивалось на «тов». Но во французской транскрипции такого окончания нет, и П. П. Вяземский устами Адели пытается убедить читателей, что по-французски Лермонтов — Lermontove. Это натяжка, зато она позволила приспособить стихотворение Адели, посвященное господину Лемэр — Lemaire (1-е), и напечатанное в «Одесской газете».

Теперь как будто выяснено все. Остается сказать несколько слов о фальсификаторе князе П. П. Вяземском.

Почему Вяземский пошел на подобную фальсификацию, почему он не опубликовал произведение под своим именем, пусть как роман о Лермонтове? Ведь в романе автор имеет право на художественный вымысел.

Ответить на этот вопрос оказалось трудно, пришлось перерыть большое количество архивных документов, отыскивая какие-либо следы. Но труд не пропал даром. В 1888 году секретарь П. П. Вяземского Е. Опочинин выпустил небольшую книжечку «Памяти П. П. Вяземского». Вспоминая о последних годах жизни писателя (кстати, П. П. Вяземский — сын того поэта Вяземского, который был другом А. С. Пушкина), Опочинин вскользь упоминает о работе Вяземского над большим романом из жизни М. Ю. Лермонтова, причем героиней этого романа должна была стать Оммер де Гелль. Но в архиве П. П. Вяземского рукописи романа не оказалось, нашелся только «перевод» мемуаров Оммер де Гелль. Описание внешнего вида рукописи романа, сделанное тем же Опочининым, убедило исследователей, что роман и «перевод» — это одно и то же.

Публикация Вяземского в «Русском архиве» — пробный камень, и проба была неудачной. Вяземский отказался печатать свой роман, пока в живых остаются люди, знавшие Лермонтова.

Так и пролежали «Письма» в архиве до 1933 года, когда издательство «Academia» выпустило их в свет и ввело в заблуждение и читателей, и историков литературы, и писателей.

Неприглядные образы русских помещиков и французских плутократов, пасквильные поступки сановников, памфлетическое издевательство над теми русскими, которые, «говоря по-русски, заикались по-французски», низкопоклонствовали в парижских салонах, — все это содержание «мемуаров» не оставляло у Вяземского сомнений в том, что цензура не пропустит их в печать как произведение писателя, поэтому он и хотел завуалировать свой разоблачительный роман, выдавая его за подлинные «письма и записки Оммер де Гелль».

Теперь встает вопрос: а имеет ли эта подделка какую-либо ценность как исторический источник? Бесспорно, имеет, и даже большую. Если отбросить вымысел о героине мемуаров и Лермонтове, то остается очень красочная, яркая и правдивая картина событий и нравов русского и зарубежного общества 30—40-х годов XIX века. Это своего рода мемуарный памфлет вне зависимости от того, что Оммер де Гелль никогда его не писала.

Наверное, с тех самых пор, как существуют деньги, существуют и фальшивомонетчики. Фальшивки изготовлялись частными лицами, солидными корпорациями и попросту государственными учреждениями, чтобы нанести ущерб своим соседям, своим противникам. Правда, в наше время нет такого документа, такой бумажки, монеты, которую нельзя было бы подделать, но с таким же успехом любую подделку можно и распознать.

А вот сто лет назад дело обстояло несколько иначе. Фальшивомонетчиков в России было хоть отбавляй. Но царскому правительству явно не хватало «специалистов», которые могли бы фабриковать любые документы, с помощью которых жандармы и полиция могли бы осуждать на казнь, на каторгу революционеров.

Потребность в такого рода «фальшивомонетчиках» у царизма ощущалась тем острее, чем шире, мощней развивалось революционное движение.

Конечно, может показаться странным, что власть предержащие в борьбе со своими классовыми врагами нуждались в каких-то фальшивках. Ведь на стороне властей были законы, выражающие их волю, защищающие их интересы. Всякое выступление против было уже нарушением этих законов, а значит, и соответственно каралось государством.